Иван Грозный

Шевригин оставил Рим 27 марта 1581 г. С ним ехал и Поссевин. Они должны были в Венеции и при дворе императора привести в исполнение задуманный план. Папский легат формулировал общие предложения пред Советом Десяти. Синьория без дальних слов извлекла то, что ей было выгодно. Начать торговые сношения было ее давним стремлением. Помирить короля с царем соглашались; торговля нуждается в мире! Остальное – дело Рима. В конфиденциальном разговоре с Поссевином дож Никола де Понте выразительно заметил, что со времени Лепанто он не верит лигам. В Вене и Праге вопрос о Лиге был окончательно устранен. Кроме того император не дал аудиенции, и только один легат виделся с эрцгерцогом Эрнестом, бывшим претендентом на польский престол и только с этой точки зрения интересовавшимся московскими делами. Австрийским дипломатам не трудно было понять, на чем основывалась дружба между Римом и Москвой. «Хлыст польского короля», писал Поссевин кардиналу де Комо, «может быть, является наилучшим средством для введения католицизма в Московии». Ободренный своим успехом, Шевригин воображал, что привезет из Вены своему государю титул Императора Востока. Но он получил только кошелек с сотней флоринов, и спутники расстались. Русский посол направился в Любек, а иезуит в Вильну, чтобы приступить там к своей миссии посредника.

Нунций Калигари уже поставил польского короля в известность относительно прибытия легата тем, что просил для него пропуск. Его встретили очень холодно. Иезуит Скарга, ректор виленской коллегии, считал эту миссию совершенно излишней. Баторий имел основания не доверять теперь римской политике. Папа уже несколько времени внушал ему тщеславную мысль овладеть Валахией, где должен был перемениться государь. Между тем в Варшаве было известно, что Григорий XIII покровительствует кандидатуре Петра Черчеля, на стороне которого была Франция. На конгрегации, решившей отправить в Россию Поссевина, присутствовал кардинал Мадруччи, прежний нунций в Германии. Наконец, совещание легата с эрцгерцогом Эрнестом казалось польскому королю весьма подозрительным.

По пропуск все-таки был выдан, и Поссевин нашел короля в несколько лучшем расположении. Причиной этой перемены можно считать задержку при выступлении в поход. Вокруг себя король постоянно слышал, что пора уж заключить какой бы ни было мир. Когда в конце июля 1581 г. папский легат отправился к Ивану, а король двинулся в Пскову, большинство поляков желало успеха иезуиту. 20 августа, после нескольких неприятных приключений (в Смоленске, например, думая отправиться на обед, Поссевин попал к обедне) он предстал в Старице пред «ясные царские очи».

Рим сделал все, чтобы обеспечить здесь своему представителю хороший прием. К папской грамоте, адресованной царю, было присоединено письмо царице Анастасии, в котором папа называл ее возлюбленной дочерью. Он не знал, что она давно уже умерла, и после нее было уже несколько цариц. Кроме того были отправлены подарки – распятие из горного хрусталя и золота, роскошно переплетенный греческий экземпляр постановлений Флорентийского собора, четки, отделанные золотом с драгоценными камнями, хрустальная с золотом чаша и самый драгоценный дар – частица животворящего креста Господня, заключенная в распятие. Иван объявил, что подарки достойны пославшего их. В последний момент Поссевин решил исключить из их числа изображение Святого Семейства, где совершенно нагой Иван Креститель мог оскорбить глаза, привыкшие к более скромной иконописи.

Иезуит оказался на высоте своего назначения. С большим мастерством он пустил в ход испытанные им уже в других случаях приемы. В своих речах он говорил о великом значении общности веры, но не ставил его на первый план. Он был гибок и вкрадчив, красноречив и лукав. Но задача его была довольно сложна. Ответ, данный легату на мирные предложения, является любопытным памятником московской дипломатии. Шесть придворных были назначены отвечать ему, и каждому из них был дан особый наказ. Каждый из них касался только одного пункта вопроса: лиги против турок, состояния переговоров, уже начатых с Баторием, сношений с Римом и т. д. Когда это было сделано, царские дьяки переработали эти пункты в ряде новых наказов. В конце концов получилось 36 документов, которые Поссевин должен был заслушать. Каждый из них начинался воззванием к Пресвятой Троице и перечислением всех царских титулов. Между тем это должно было служить только основанием для прений в течение многих недель. Предстояли споры, обмен нотами, постоянное вмешательство самого царя, неизбежные недоразумения, вытекавшие из обоюдного незнания языка противной стороны: из непроходимого лабиринта воздвигалась Вавилонская башня!

С самого же начала выяснилось, что существует разногласие в отправном пункте переговоров. Легат представлял Батория склонным, благодаря вмешательству папы, к большим уступкам и просил Ивана сделать со своей стороны шаг в том же направлении. Но именно папское вмешательство и делало Ивана очень несговорчивым. Теперь царь отказывался от того, что обещал раньше, требуя немедленного снятия осады с Пскова и присылки польского посольства. Он за этим и обращался к папе. Полученное от Батория письмо с вызовом на поединок не могло внушить ему миролюбивых намерений. Сначала Иван старался говорить об этом скорее с грустью, чем с гневом. Когда Поссевин попросил сообщить ему содержание документа, он хотел дать ему только извлечения из письма, где оставалась бы одна только сущность, а оскорбления были бы изъяты. Но он не мог удержаться, чтобы не показать составленного им ответа, в котором он приводил одно за другим наиболее оскорбительные места письма, чтобы ими же поражать своего противника. При этом он прибегает по своему обыкновению к самому неожиданному способу аргументации. Баторий упрекает его в том, что он не спешит на помощь осажденным городам, но он ведь считает себя связанным перемирием с врагом! Как может король отрицать римское происхождение царствующего в Москве дома? Если бы не было Пруса, откуда бы Пруссия получила свое название?

За целый месяц посредник ни на шаг не подвинулся вперед. В сфере религиозных вопросов ему удалось кое-что сделать, хотя ни на постройку католических церквей, ни на водворение иезуитов в Москве разрешения не последовало. Но там соглашались на поддержание правильных сношений с Римом и на свободный пропуск папских послов в Персию. Это было только начало. Можно было надеяться на большее после заключения мира, судя по осторожной форме отказов и по недомолвкам в уступках. Постоянно возвращались к этому непременному первоначальному условию и крепко держались за то, что царь называл своей «последней мерой», отвергнутой уже Баторием. Поссевин надеялся уладить два дела одновременно: примирить Москву и со своими прежними клиентами, шведами. Из уважения к папе решились нарушить обычай вести переговоры со шведами только в Новгороде. Царь согласился принять послов короля Иоанна в Кремле. Но последний не думал о послах и продолжал одерживать победы на Балтийском побережье. Было ясно, что царь надеялся заставить Иоанна дорого заплатить за эти победы, лишь только он справится с Баторием. Покончить же с Баторием он надеялся при помощи папы и зимы. Платя хитростью за хитрость, он с большой ловкостью добивался расположения легата отдаленной надеждой на союз. В то же время Богдан Бельский, которому было поручено вместе с Никитой Захарьиным вести переговоры, пытался подкупить Поссевина иным, более грубым способом.

В половине сентября иезуит понял, что напрасно теряет время, и решил отправиться в польский лагерь. Это было Ивану особенно приятно. Прощаясь с ним, он сказал, что отпускает его к королю Стефану, шлет ему с ним поклон и просит после переговоров о мире в том смысле, как повелел папа, вернуться в Москву. Присутствие посла ему приятно ради пославшего его и благодаря его верности царским делам. Он звал иезуита к себе на службу и говорил, что охотно платил бы ему. Так как папа приказал, чтобы мир был заключен согласно желаниям царя, он и должен быть в его интересах, все время твердил Иван. И это вытекает из смысла дипломатического эпизода.