Дворянство, власть и общество в провинциальной России XVIII века

Тезис о решающей силе воздействия античной традиции на Капниста ни в коем случае не подрывает, но еще более подкрепляет тот факт, что он, несмотря на хорошее домашнее образование, включавшее изучение французского и немецкого, никогда не учил древних языков. Однако он никогда и не скрывал этого недостатка. «Не зная латинского языка», критиковал он иностранные образцы, использовавшиеся им для собственных переложений Горация, и благодарил за помощь своих товарищей, сведущих в языках ^{990}. [150] Располагая очень для него ценным латинским изданием Горация, иллюстрированным гравюрами, он упоминает о нем лишь в 1822 году: Капнист просил жену прислать ему эту книгу, когда переводил Горация, с неким «Иваном Яковлевичем» ^{991}. [151] Сам он, потомок семьи греческого происхождения, не владевший греческим языком и тем не менее пытавшийся перекладывать строфы Одиссеи на русский язык, подшучивал над этим, передавая свои «опыты» другу Александру Михайловичу Бакунину в расчете на критику ^{992}.

Отдельные труды Горация, в особенности Ars poetica, оставили свой след в России еще до эпохи Петра Великого — в рукописных поэтиках, созданных в стенах духовных учебных заведений. Оды в переводах на русский язык, переложениях и переработках существовали со времен Кантемира и Тредиаковского и в печатных изданиях. В освоении античной эстетики на протяжении многих поколений решающая роль принадлежала французским посредникам, в первую очередь — Никола Буало (1636–1711) и Жану-Батисту Руссо (1670–1741) ^{993}. При этом спор о новых основаниях литературного языка в России наложился на позиции сторон в «споре древних и новых», а «авторы классической древности и Франции Нового времени равным образом казались образцами единой западноевропейской культуры» ^{994}. Авторитетом для дружеского круга, сложившегося вокруг Львова, Хемницера и молодого Капниста, служил во второй половине 1770-х годов их старший современник — теоретик-рационалист и переводчик Горация Шарль Баттё (1713–1780), состоявший в переписке с Иоганном Кристофом Готтшедом и Иоганном Якобом Брайтингером. Хотя Баттё часто воспринимался как защитник «строгого» подражания (mimesis, imitatio) природе через искусство, его длительное влияние в Германии, продолжившееся в следующее столетие в России, объясняется не в последнюю очередь тем, что он стремился ограничить подражание в искусстве эстетическим суждением и здравым смыслом. Тем самым его идеи оказались близки поэтам-сентименталистам и совместимы с культом гения ^{995}. Хотя мы не имеем никаких свидетельств о том, какого мнения о Баттё придерживался молодой Капнист, он, однако, упомянул с похвалой переводы Баттё в предисловии к своему переложению горацианских од, над которым работал с первых лет XIX столетия и вплоть до конца своей жизни ^{996}. В связи с этим едва ли верно полагать, что специфические переложения горацианских од Капнистом и его путь освоения творчества римского поэта можно оценить через простое сравнение латинского оригинала и русского перевода или подражания, не обратившись к вопросам о влиянии французских образцов и немецкой литературы, об использовании ранних русских переводов Горация и некоторых подстрочных переводов, переданных им Державину ^{997}. Действительно, Г. Р. Державин, присоединившийся к кружку Львова позже других, утверждал в автобиографии (1809–1810 и 1811–1813 годы), что начиная с 1779 года он в своей одической поэзии отвернулся от Тредиаковского и Ломоносова: «Поэтому с 1779 года избрал я совершенно особый путь, руководствуясь наставлениями Баттё и советами друзей моих, Н.А. Львова, В.В. Капниста и Хемницера, причем наиболее подражал Горацию» ^{998}. Другие высказывания 1770-х годов, принадлежащие, в частности, их общему другу Михаилу Никитичу Муравьеву, высокообразованному, владевшему древними языками человеку, подтверждают, что Муравьев, тоже переводивший Горация, признавал Баттё в качестве авторитета наряду с Буало и другими теоретиками, а также поэтами Ж.-Б. Руссо, Клопштоком, Гесснером и другими ^{999}. [152] В этом контексте отмечу, что вышедшие в последнее время исследования об этом дружеском круге убедительно показывают: несмотря на свою восприимчивость к новым эстетическим теориям, его члены в своем художественном творчестве неизменно с уважением относились к образцам европейской и русской классической традиции, и Баттё оставался важен для них и впоследствии — когда каждый из них продолжал совершенствоваться в собственных трудах ^{1000}.

Только приняв во внимание такой синхронизм в восприятии традиций из различных эпох, можно понять, почему Капнист еще в 1813 году советовал своему сыну Сергею учиться и у Василия Андреевича Жуковского (1783–1852), и на одах Ж.-Б. Руссо ^{1001}. Бросив ироничный взгляд на начало своего собственного поэтического пути, он мог сказать: «Написав одну сатиру и оду, бредил, что двери храма муз для меня настежь растворились и что Аполлон посадил меня между Боало и Горация» ^{1002}. Действительно, к неординарным чертам биографии Капниста относится тот факт, что он, будучи самым младшим в дружеском кругу, лидерство в котором принадлежало блестящему знатоку актуальных течений в европейском искусстве Николаю Львову, считался в нем экспертом по античной поэзии и в особенности по Горацию — как критик и «гений вкуса» ^{1003}. Члены кружка критиковали друг друга, поздравляли с успехами и соперничали между собой за лучшие художественные решения. Как показывают некоторые опыты параллельного перевода на русский язык одних и тех же образцов античной поэзии, в интересах искусства поэты конкурировали между собой порой даже публично. В целом Капнист оставался все же важен для Державина и как бескорыстный посредник в подстрочном переводе, и как критик без тщеславия, тем более что тот с давних пор стал известен как подражатель Горацию, даже как «русский Гораций» ^{1004}. Хотя Капнист вплоть до конца своих дней занимался Горацием, прежнее «распределение ролей» он сохранил даже после смерти Державина: свои собственные возможности он характеризовал, в том числе и в некоторых стихах, как «скудный дар» ^{1005} и, в отличие от своего друга, считал нужным искать расположения читателей (captatio benevolentiae): «Но я слабый подражатель бессмертного Горация…» ^{1006} В остальном собственная лирика Капниста начиная с 1780-х годов находилась в таких тесных взаимоотношениях с державинской, что относить поэта к более позднему периоду истории литературы только из-за того, что он сосредоточился над переводами и переложениями Горация лишь начиная с 1803 года, было бы неправильно ^{1007}.