Мятежное православие

Изумительно для приезжего и само Святое озеро с чистейшей, прозрачной водой. Оно тоже рукотворное: добывая камень для постройки, монахи вырыли водоем глубиной до десяти с половиной метров и площадью в двадцать с лишним гектаров. А чтобы не отбивать зря ноги, ходя и таская грузы по каменистому острову, соединили каналами 52 озера, выложили каналы камнем, сделали сверху дорожки для лошадей, тянущих лодки на бечеве. Без хитроумных приборов строители сумели совместить разные уровни воды в озерах и обеспечить сток излишков в Святое озеро.

Чтобы озеро не переполнялось, часть его воды пустили в подземный ход, питавший водой рвы, а часть использовали для рабочих нужд: проходя закрытым каналом под монастырем, вода вертела жернова мельницы и двигала механизмы прачечной, питала водопровод. Квасо- и пивопроводы в кельях были уже излишеством, своего рода технической шуткой братии. Исполненные созидательного рвения, соловецкие подвижники — монахи и миряне — заполнили пять гектаров крепостной территории множеством фундаментальных сооружений: ризницей для хранения богатств (площадью каких-нибудь 445 квадратных метров), библиотекой (хранившей более полутора тысяч книг), казначейской, келарской, поваренной, квасоваренной, рухлядной (для хранения одежды), сушильной палатами. Великолепная двухэтажная портная палата была благоразумно снабжена огромными окнами, двухэтажная мельница, как и кухни, механизирована; особый дом-крепость предназначался для пороховых запасов. Не забыли соловчане и кельи для жилья, которые предпочитали делать деревянными, хотя и на каменной основе. Поразмыслив, они соединили важнейшие сооружения каменными галереями, чтобы не ступать лишний раз на землю и не выходить, скажем, под дождь. Крышами были закрыты и все укрепления.

Вообще многоэтажность, взаимосвязанность зданий роднила построенные на века каменные здания Соловков с русскими теремами, а любовь строителей к разнообразным инженерным затеям (типа отопления больших помещений горячим воздухом от постоянно действующих хозяйственных печей, использования гидравлики и т.п.) была естественна для не скованных властями самобытных «художников», знакомых к тому же с последними «вымыслами» западноевропейских собратьев. Смелый поиск был присущ не только инженерам. Соловецкие огородники выращивали на 65° северной широты практически все, что могли вырастить рачительные хозяева под Москвой. Соловецкие садоводы получали замечательные яблоки и бились над устойчивостью урожаев других фруктов, включая лимоны. Виноград, арбузы, другие лакомства влекли воображение островных землеробов, а их коллеги-водознатцы обогащали живность естественных и искусственных водоемов форелью и другими видами рыб (всего их водилось 13, включая щуку, налима, окуня, карася).

В союзе с природой монахи и работные люди строили и благоустраивали не только кремль, но и весь остров, используя перепад высот, многообразие ландшафтов и растительности. Уютные скиты, удобные работные дворы, связанные системой каналов и дорог, позволяли жителям Соловков в каждое время года находить себе по душе и место, и работу. Чуждые варварской идее «борьбы с природой», соловецкие труженики постоянно совершенствовали взаимоотношения человека с ней, не разрушали, но гуманизировали окружающую среду.

Весьма поучительными, заслуживающими трудного путешествия были и отношения внутри монастыря, между монахами и мирянами, местными и береговыми жителями, поморами и пришлыми. Монахи встречали прибывающих на пристани и, коротко расспросив, вели в кремль Святыми воротами, над которыми возвышалась церковь Благовещения. Здесь же, у ворот, находились настоятельские палаты. Отсюда состоятельные, в том числе приехавшие с семьями, люди провожались в одни, а нищие — в другие кельи (бесплатные). Как радушные хозяева, монахи приглашали обустроенных гостей к местной достопримечательности — Успенской церкви. Построенная в XVI веке за пять с небольшим лет, она заслуживала внимания не только как святое место.

Это была «вседневная», сравнительно небольшая церковь, но уютная и теплая. Под ней, на первом ярусе, находились «сухие погреба» с мукосейней, хлебной и просфорной пекарнями, квасоварней. Оттуда духовые печи гнали горячий воздух по проложенным в стенах каналам, нагревая все здание. Через проем в мощной кирпичной стене из церкви проходили в келарскую палату со сводом почти пятиметровой высоты, опирающимся на восьмигранный центральный столп. Здесь были накрыты столы для приехавших на богомолье женщин.

Мужчины — и монахи, и приезжие — садились за столы в соседней Трапезной палате площадью более 480 квадратных метров (немногим менее Грановитой палаты), не считая при этом огромных ниш в многометровой толщины стенах. Четыреста человек свободно рассаживались здесь за длинными столами отведать что бог послал нынче честной обители. Гостей монахи кормили тем же, что ели сами, — не роскошно, но сытно, изобильно и разнообразно. Узкие и высокие окна освещали интерьер этого удивительного сооружения, подлинного шедевра средневековой архитектуры. Почти семиметровый свод Трапезной из четырех крестовых сводов опирался на единственный круглый средний столп четырехметрового диаметра. В нем же были сделаны вентиляционные отдушины. Никаких крепящих конструкций и железных связей в палате не было видно: казалось, каменное небо само парит в воздухе, слегка касаясь замков на стенах и в углах. Скромная побелка без всяких украшений подчеркивала совершенство инженерной идеи, не нуждавшейся в дополнительном убранстве. Столь же скромны были и два придела, помещенные на третьем ярусе, под боковыми главками Успенской церкви: Усекновения главы Иоанна Предтечи (говорили, что он был освящен самим митрополитом Филиппом) и Дмитрия Солунского, где желающие могли уединиться для молитвы.

Новоприезжий не мог не удивиться, что игумен — глава монастыря — встречавший гостей у ворот, не пошел к трапезе вместе со старшей монастырской братией. И этот секрет был быстро раскрыт словоохотливым соседом по столу (монахи специально рассаживались среди гостей, выполняя роль хозяев). Игумен не должен был помышлять о еде, пока не проверил, как во всех трапезных палатах расселись и обеспечены едой служки и «детеныши» монастыря (взятые на воспитание сироты, которым монахи давали профессии), его работники по найму и по обещанию (они ели вместе), наконец, нищие, с которыми садился за стол и игумен. Впрочем, по рассказу монаха, игумен не прикасался и к трапезе нищих (к слову, весьма хорошей). Умерщвляя свою плоть, этот прославленный чистотой, бого- и человеколюбивый муж не ел ничего вареного, принимая только хлеб и теплую воду.

Не желая, однако, вводить окружающих в соблазн непосильного аскетизма, игумен велел наливать себе воду в миску и хлебал ее ложкой, как бы трапезуя вместе со всеми.

По праздникам и летом, в условиях наплыва богомольцев, богослужение велось в главном соловецком храме — Преображенском соборе, где были захоронены мощи основателей монастыря святых Зосимы и Савватия. Посетителей не мог не потрясти этот самый мощный, а долгое время и самый высокий (выше Успенского собора в Москве) русский храм. Собор был поставлен на пяти высоких подклетах, где располагались хозяйственные помещения. На их прочных сводах возвышался громадный, суживающийся кверху, напоминающий цитадель храм с четырьмя угловыми башнями, как бы охраняющими центральный купол. В башнях помещались четыре храма третьего яруса: Семидесяти апостолов, Двенадцати апостолов, Феодора Стратилата и Иоанна Лествичника. Внизу к алтарю собора примыкал храм св. Архистратига Михаила.

Монастырские зодчие строили собор на века и «на вырост». Трепет охватывал богомольцев, входящих в храм площадью около 415 квадратных метров, своды которого, опирающиеся всего на два столпа, возносились ввысь на 17 метров. Неяркое северное солнце бросало причудливые пятна на строгие белые стены через цветные оконницы высоких окон, выходящих внутрь собора мощными расширяющимися нишами. Суровая простота, сочетающаяся с величием замысла и исполнения, делала собор незабываемым памятником труду русского мужика, памятником человеку, а не государству.