Царь Борис, прозваньем Годунов

Рассказывают, что Самозванец сам возглавил атаку. Поднявшись на стременах, он возвестил: «Господи, если дело мое правое, помоги мне и защити меня; если же оно неправо, да свершится суд Твой надо мною!» — и ринулся вперед. Ему удалось смять полк правой руки и немецкую дружину, которая дралась с обычным своим тупым упорством, потом он кинулся на пехоту московскую, которая стояла недвижимо перед деревнею, и тут был встречен дружным залпом из сорока пушек и десяти тысяч пищалей. В несколько мгновений все было кончено. Рассказывают, что под Самозванцем убили его гнедого, издалека видного аргамака, князь Рубец-Мосальский, неотступно сопровождавший его в пылу сражения, отдал ему свою заводную лошадь и чуть ли не силой увез с поля битвы.

С Самозванцем спаслось не более нескольких сот человек, они ушли в сторону Путивля. Убитых насчитали шесть тысяч, остальные попали в плен. Были тут разные люди, казаки, стрельцы, даже и дети боярские, всех допросили пристрастно и тут же и повесили по жестокому закону военного времени, на которое мирные обеты царские не распространяются.

Победа была полная, посему разрушительностью последствий сильно превзошла первую. И вновь возроптали победители.

— Зачем воевать-то с русскими-то? Да и с кем? Нет никого, все разбежались! Опять же зима, несподручно воевать, лучше домой, на печь! — неслось со всех сторон.

Русский воин не поляк, он норов свой показывать не будет, он поворчит-поворчит и опять за дело свое ратное примется. Но без рвения. Опять же всегда считалось, что русскому человеку все равно, за что воевать. Нет, за веру он всегда готов живот свой положить, а об остальном не думает — как царь-батюшка повелит, так и сделаем. Но именно в этом и появилось сомнение: а вдруг как правду говорят лазутчики, что идет против нас сам царевич Димитрий Иванович, он истинно наш, народный царь, пожалуй, попрямее Бориса будет, а что мы царю Борису присягали, так это ж обманули нас, темных, по обыкновению. Холод, недостаток еды и долгие ночи весьма таким сомнениям способствуют.

Уже и воеводы наши, Мстиславский с братьями Шуйскими, предлагали Борису войско до весны распустить, а по весне с Божьей помощью и много меньшими силами вора и изловить. Но на царя Бориса нашло ослепление, никого он уже не слушал, а только все гнал и гнал войска вперед. Сначала отправил всех своих немцев-телохранителей, затем собрал охотников, псарей, сенных, подключников, чарошников, сытников, трубников и их всех отправил в поле под командой Федьки Шереметева. Остался и без слуг и без охраны, лишь с немногими ближними боярами. Дело до смешного доходило — несколько раз вечерами царь Борис лично ходил смотреть, заперты и запечатаны ли входы в дворцовые погреба и кладовые, и проверял крепость запоров на входных дверях. И народу перестал являться, он так привык окружать каждый свой выезд пышностью необычайной, что теперь с малой свитой чувствовал себя как голый. Это было уже не смешно, отдаляясь от народа, Борис превращался в призрак, сравниваясь в этом с Самозванцем и предоставляя народу возможность выбора между двумя призрачными властителями.

Борису бы самому на коня сесть да рать возглавить, еще тогда, когда он Мстиславского назначал. Воин русский под водительством царя-батюшки с удвоенной силой сражается и никогда не предаст его бегством позорным. Вот только царь Борис к ратному делу был непристрастен, как вся их ветвь нашего рода. Да и бояре ему вторили: негоже царю с неровней воевать, тем более с Самозванцем, вот если бы королевская армия в поход двинулась, тогда другое дело. За этими разговорами время было окончательно упущено.

А странная война продолжалась, причем странности сильно превосходили собственно военные действия. Все царские войска, и уже бывшие в поле под командой Мстиславского и Шуйских, и новые, посланные с Шереметевым, сошлись под крепостью Кромы, никакого значения в войне не имевшей. Крепостишка эта была построена всего десять лет назад по приказу Бориса Годунова, имела снаружи высокий и широкий земляной вал, за которым располагалась бревенчатая стена с башнями и бойницами. Рассчитана она была на двести стрельцов, в те дни в ней находилось около пятисот казаков иод командой атамана Корелы, слывшего колдуном и бессмертным, потому что на теле его не было живого места от ран, полученных в бесчисленных схватках.

Им противостояла восьмидесятитысячная армия с несколькими десятками стенобитных пушек, и эта армия, которая в недавнем прошлом за несколько недель разгрызала алмазы Казани и Полоцка, так и не смогла за три месяца взять забытый в русских болотах острог. Собственно, через несколько дней там и брать уже было нечего, огонь пушек сжег в крепости все, что могло гореть. Тогда казаки отрыли себе земляные норы, соединили их хитроумными ходами, скрывались в них от огня наших воинов и сами стреляли весьма метко и часто из каких-то щелей. Иногда же выскакивали из-под земли в самых неожиданных местах и в самое неожиданное время, бывало, прямо среди наших воинов, отдыхавших после дел ратных, бились с яростью необычайной своими кривыми саблями и так же внезапно проваливались сквозь землю. После таких удачных вылазок из-под земли долго доносилось грозное пение, которое постепенно сменялось разудалым, а уж за ним на земляном валу показывались казацкие женщины и, задрав платья, трясли своими телесами, что было вдвойне обидно для постившихся русских воинов.

Впрочем, после нескольких недель ожесточенных схваток между осажденными и осаждавшими завязались какие-то странные отношения. Тайные разговоры не в счет, хотя речь в них шла о том, что негоже воевать против истинного царевича. Казаки стали испытывать трудности с огненным припасом, и нашлись ратники, которые продавали им пули и порох, нимало не задумываясь о том, что на следующий день эта пуля может угодить в лоб ему или его доброму товарищу. Откуда у казаков деньги, удивитесь вы. Денег не было, платили самогонной водкой — всем ведомо, что казаки могут выгнать водку из чего угодно, даже из родниковой воды. Под действием прелестных разговоров и водки войско совсем опустило оружие, а бояре в оправдание свое доносили Борису, что решили взять крепость измором и не сегодня-завтра непременно добьются результата.

А чем же занимался в это время самозваный царевич, укрывшись за стенами Путивля? Он писал письма, много писем, всем подряд. Призывал наместников русских городов до самой Сибири признать власть истинного царевича, обращался к народу и миру, писал крымскому хану, прося о помощи, выговаривал королю Сигизмунду, что часть подданных короля самовольно покинула его, и просил содействия в наборе новых жолнеров. Рассказывали, что писал папскому нунцию в Польше Рангони и самому папе римскому, о чем, неведомо, да и не верю я этим россказням, какую помощь он надеялся от них получить? Самозванец даже царю Борису послание передал, обвинил в незаконном похищении престола, но тут же пообещал прощение за покорность и добровольное отречение и даже указал страну, куда Борис может беспрепятственно выехать вместе со всем семейством, — Англию. Далась им эта Англия!

Получал ли самозваный царевич ответы на свои письма, мне также неизвестно, знаю только, что никто не прислал в помощь ему ни одного воина. Даже Мнишек отсиживался в Польше, заклеванный панами на сейме за свою безумную авантюру. Лишь казаки-добровольцы понемногу стекались в Путивль, а самый большой отряд, в две тысячи запорожцев, привел… Гришка Отрепьев. Был он принят Самозванцем с большим почетом и тут же представлен всем жителям Путивля и находившимся там войскам.

Слух об этом быстро до Москвы дошел, после этого мало кто сомневался, что самозваный царевич и есть истинный Димитрий. Быть может, я один только и сомневался. Не мог это быть Димитрий! Неужели же он за три с лишком года не смог найти возможность мне весточку о себе подать? Всем писал, одного меня стороной обошел. Не мог мой мальчик так со мной поступить! За что?

И тут Господь обрушил на царя Бориса последнюю кару, поразив его безволием. Некоторые потом говорили, что это я во всем виноват. Всегда так, чуть какая беда в державе, так непременно на меня пальцем показывают! А что я такого сделал? Борис меня спросил, я ему со своей обычной честностью ответил.