Солдатами не рождаются (Живые и мертвые, Книга 2)

- Ничего не дожидаюсь. Села, а встать сил нету... Посижу да пойду. Как там Татьяна выступила-то?

- В механическом, в обед, сперва подрастерялась: пароду много... А с ребятами хорошо говорила, даже замечательно! Боюсь, как бы кто теперь в партизаны от нас не махнул.

- Чего же ты ее в механический, а не к нам к первым? Мне даже обидно.

- Насчет обидно - глупости... - сказал Малинин. - Утром, когда зашла ко мне, сама попросила: "Только сначала не там, где мама... Стесняться буду".

Танина мать улыбнулась.

- Хорошая женщина, - сказал Малинин.

И мать даже не сразу поняла, что он говорит это о ее дочери.

- Наговорились, наверное, с ней за выходной... Как тут у нее личные дела, все в порядке? - спросил Малинин о том, ради чего и зашел сюда, в цех, чтобы поговорить с Таниной матерью с глазу на глаз.

Еще когда она до приезда Тани рассказывала ему, что у дочери здесь муж, он понял, что женщина связывает с этим страстную надежду удержать дочь в Ташкенте.

Мать пожала плечами:

- Не знаю, чего ей надо. И перед приездом звонил, справлялся, и на вокзале ее встретил, а она от него отмахивается.

Чуть было не сказала, что у дочери за время разлуки с мужем был другой человек, но удержалась, побоялась, что уронит этим дочь в глазах Малинина.

- А что все же у них вышло? - спросил он не из любопытства, а чтобы Танина мать попросила у него помощи, если ей это требуется.

- Не знаю. А спрашиваю - не говорит.

- Может, он что-нибудь... - начал было Малинин и остановился. Про себя решил, что попробует узнать, что за человек этот муж, а прежде чем узнает, нечего и языки чесать. - Мы тут еще дня три-четыре поэксплуатируем твою дочь, не обижаешься? - Он встал с ящика. - Люди интерес к этому имеют. Из партизан она первая на завод попала.

- Чего ж обижаться? Ей бы отдохнуть в доме отдыха недели две... Слабая она после госпиталя.

- А ранение тяжелое было? - спросил Малинин.

- Тяжелое. Такой шрам большой, я даже, когда она мылась вчера, заплакала...

- Насчет дома отдыха можно поговорить. Только ты сперва ее спроси, захочет ли уехать от тебя, чтоб я зря не трудился.

- Я спрошу, - сказала Танина мать и сама подумала, что Таня, наверное, не захочет.

"По делу, вам бы обеим вместе туда съездить, - подумал Малинин, посмотрев на Танину мать, - но, как бы ни хотел, не могу я тебе в этом помочь, потому что есть другие на очереди, хуже по здоровью, чем ты... И не могу я через них перешагнуть, хоть к тебе и дочь приехала! Как ей сегодня после беседы в столовке люди пончики свои таскали... До слез довели. Дочь - другое дело, фронтовикам - все уступят. А мать - терпи и жди своей очереди, и, возможно, война раньше кончится, чем ты своей очереди дождешься".

- Значит, с зятем на сегодняшний день неясное дело, - сказал Малинин, на прощание пожимая руку Таниной матери.

Она только молча покачала головой. Просить совета, не рассказав, что у Тани был за это время другой человек, значило бы все равно что обманывать Малинина.

Из литейной Малинин зашел в кузницу, потом во второй механический, в тот самый, где надо было ставить ограждения, а оттуда в контору.

Директор был на месте и один. Перед ним лежали кальки со схемами цехов, и он что-то отсчитывал на логарифмической линейке. Он любил входить в подробности и показывать подчиненным, что знает все тонкости дела не хуже их.

Дело он действительно знал хорошо. И когда на заводских всегда коротких летучках директор с жестоким блеском уличал кого-нибудь в неточности или технической неграмотности, Малинин с досадой чувствовал свою слабость по сравнению с ним. Иногда в такие минуты он думал, что если их споры, в которых он, Малинин, не привык гнуть головы, приведут к тому, что директор поставит вопрос - или я, или ты - и упрется, то на заводе останется он, а не Малинин. Оставят того, кого на этом заводе будет труднее заменить. А Малинину объяснят, что не смогли поступить иначе, и пошлют в другое место...

Правда, в глубине души было чувство, что он, Малинин, хотя и не инженер, хотя и разбирается в технологии производства больше по здравому смыслу, чем по знанию дела, - но зато он знает людей, делающих это дело, и знает их много лучше, чем генерал-майор инженерной службы Николай Иванович Капустин, директор завода. Знает и будет знать их всюду, куда бы его ни послали, лучше, чем такие люди, как Капустин.

Однако осадок от неприятной мысли о вопросе ребром "или я, или ты" всякий раз оставался в душе.

- Присаживайся, Алексей Денисович. - Капустин отложил логарифмическую линейку. - Станков во второй механический обещаются добавить в обеспечение плана.

- Опять увеличивают?

- Опять увеличивают, - кивнул Капустин. - Вот пересчитываю после главного механика, как станки разместить... С чем пришел?

- О несчастном случае знаешь?

- Знаю.

- Надо ограждения поставить.

Директор долго молчал, потом спросил:

- А что я отвечу, заранее знаешь?

- Знаю.

- А чего ж пришел?

- Отдай приказ изготовить.

- Ну, изготовим! Но цех останавливать я все равно не дам. Какая польза готовить?

- Установим, не прерывая работы, - сказал Малинин.

- Опасно.

- Сделаем со всей осторожностью. Лучше один раз опасно, чем все время над головой висит!

- Уговорил. Дам приказ, - сказал директор. - Хотел бы я знать, когда ты на фронте был, о чем ты больше думал? О том, чтобы со своим батальоном приказ выполнить, или о том, чтобы какого-нибудь солдата у тебя, не дай бог, не убило? Что для тебя важней было?

- А ты съезди на фронт, повоюй, там узнаешь, об чем люди думают... А без этого все равно не догадаешься.

- Грубо сказал.

- А ты грубо подумал...

Оба с минуту молчали.

- Если б случайно не узнал от одного человека, как ты в ЦК пошел и меня отбил, чтобы по тому письму меня не таскали, если б не знал этого за тобой...

Капустин не договорил и только покачал головой.

"Вон чего, - подумал Малинин. - Значит, не сдержал все-таки свое слово тот человек!" А вслух спросил:

- Что не договариваешь? Если бы да кабы... Не знал бы этого - не сработался бы со мной, так, что ли? Поставил бы вопрос: или я, или Малинин?

- Возможно, что и так.

- А коли так, зря не поставил. Я не из любви к тебе тогда в ЦК пошел. Просто считал, что ты из-за бабы дела не проспишь и что баба, которая сегодня с тобой спит, а завтра на тебя заявление пишет, не стоит того, чтобы из-за нее директора номерного завода снимать. Да и вообще выеденного яйца она не стоит... - сказал Малинин.

И, сказав так, сказал не всю правду, потому что пошел тогда в ЦК все-таки вдобавок ко всему еще и из любви к этому долдону в генеральском кителе. Потому что при всем своем хамстве и других грехах жил этот человек заводом, умел сказать "да" и "нет", пойти на риск, взять на плечи ответственность; мог во время пожара в столярке, как был, в генеральской шинели, броситься в огонь, спасая людей, мог и другое: грудью встать, а не допустить, чтобы завели дело о вредительстве против начальника лаборатории, у которого взорвалась ценная аппаратура... А это пострашней, чем огонь. Была в нем эта черта бесстрашия, за которую Малинин любил даже тех людей, в которых все остальное было ему поперек души.

- Я-то лично и с чертом готов работать, лишь бы он дело делал, помолчав, сказал Малинин. - А ты, если считаешь, что не можешь со мной работать, иди и доказывай.

- Ну а если пойти пойду, а доказать не докажу? - усмехнулся Капустин.

- Будем и дальше работать, как работали.

- Поздно ходить, привык к тебе... Да и где мне другого такого ангела достанут, как ты?..

Малинин покосился на него и тоже усмехнулся. Давно знал за собой, что в ангелы не годится. Но лицо у Капустина после того, как он сказал эти слова, было непривычно подобревшее, словно он таким странным образом признался в своей ответной симпатии к Малинину.