Сталинградский апокалипсис. Танковая бригада в аду

Планировал вырваться в медсанвзвод. Хотелось поздравить коллег, увидеть Майю, но пока не выходило по времени и не знал, где они размещены. Ко мне все шли на перевязку больные. Добился изготовления крышки и охраны колодца. Проверил наличие и качество продуктов на кухне. Хлеб был замерзший — ледяные кирпичи: ножом с трудом резался, крошился ледяными осколками. Приняли решение выдавать его на сутки, чтобы согревался у людей.

Наступило время обеда. Снял пробу и принес в медпункт как обычно — на нас троих: меня, Николая и Костю. В двух котелках борщ на одного и двоих, в третьем котелке каша с мясными консервами и подливой на троих. Хлеб получил еще утром на целый день и сахар. Поставил обед на стол. Зашел Костя. Потирая руки, проговорил задорно:

— С мороза горяченькое пожрать неплохо.

Помыл руки и подошел к столу. Я пошел к умывальнику мыть руки. Обычно первое блюдо Костя ел из котелка, в котором было на одного человека, а из второго, где было на двоих, мы с Манько ели вместе. Здесь, в доме, были тарелки, но мы ими не пользовались. В зеркале через плечо увидел, как Костя подошел к столу, взял полный котелок, в котором был борщ на двоих, и слил с него жидкую часть в другой котелок, в котором было на одного. Котелок, с которого слил жидкую часть, поставил перед собой, сказав при этом:

— Где тут поменьше — мой котелок, — и стал кушать густое содержимое, где было борща на двоих.

Я, пораженный увиденным, все мыл руки, когда кончилась вода в умывальнике, вытер руки и не знал, как мне дальше поступить. Я не мог отойти от умывальника, все стоял, вытирал давно уже сухие руки. Что делать? Тут же разоблачить? И тогда?.. Что же потом? Выкинуть его из медпункта со скандалом? Быть вместе как были я уже не смогу. Затеять ссору, а может быть, драку? Я никогда не дрался и с подобной подлостью не встречался. Накинул шинель и выскочил на улицу. Он спросил вслед, буду ли кушать. Ответил, что сыт пробой, и хлопнул дверьми.

Встретился Манько.

— Обедал?

— Нет, не хочется, кушай, мне не оставляй. Я по делам.

И быстро ушел по степи в мороз, сугробы, к оврагу, к реке Царице. Если бы можно было, убежал бы далеко-далеко. Быстрой ходьбой успокоился немного и стал жалеть, что не разоблачил его на месте. Ругал себя слюнтяем, трусом. Действительно, почему не разобрался с ним сразу по горячим следам? Сдрейфил?

Пошел вдоль речушки. Левый берег, более высокий и крутой, был пронизан траншеями, между которыми виднелись входы в землянки, блиндажи. Немало землянок было на правом берегу. Русло Царицы промерзло, воды, должно быть, было мало, зато много намело снега — лежали высокие причудливые сугробы. Хотелось пройти в медсанвзвод, но не знал, где они и куда идти. Много стояло воинских частей вокруг, где шел. Возвращаться в роту не хотелось. Шел по каким-то улицам, дорогам, сугробам около двух часов. Затем вернулся в расположение роты. Все стояло на своих местах. В медпункте никого не было. Стол убрали, перемыли посуду. Решил все же объясниться с Наумовым. Нашел его в транспортном взводе возле колесных машин. Отозвал в сторону и сказал ему:

— Разбираться не будем. Ты должен уйти из роты, немедленно, сегодня же или устрою большой скандал, и с позором вынужден будешь бежать из бригады.

— Куда я уйду и зачем? Что ты придумал?

— Ты должен перевестись в другое подразделение или часть. Не спрашивай, почему. Знаешь, сам знаешь, гад ты.

— Ну-ну! Потише! Ничего я не знаю и не понимаю. Что ты затеял против меня?

— Ничего я не затеял. Ты сам решил за себя. Могу напомнить. Обедом ты решил свою судьбу. Забери свои шмотки и в медпункт впредь не показывайся. Ты и раньше немало делал подлостей. На этот раз прощения тебе не будет. Так что убирайся из нашей части.

— Никуда я не пойду.

— Тогда я сделаю, что уйдут тебя с большим позором.

— Ничего не понимаю, что затеял? А вообще, не становись мне костью в горле, выплюну, раздавлю! — прошипел он со злобой.

Вид его был страшен. Мне казалось, что он вытащит пистолет и выстрелит в меня. Почувствовал, что может это сделать. Об этом говорила его поза с несколько выставленными сжатыми кулаками, глазами, налившимися кровью, и подергивающиеся желваки. Мы были одни среди колесных машин и сугробов снега и смотрели друг на друга. Он действительно не понимал, что случилось, или его обуял страх возможного позора, или просто возмутился, что вторгся в его действия. Подлость стал прикрывать наглостью. Уловка, самозащита наглеца? Какая же это скотина! Как он мог ложкой дегтя испортить бочку меда — радость победы, воинскую дружбу, братство? Как он мог? Такой может. Таков он, его нутро, его суть. За все эти месяцы общения с ним все его поведение было на грани бессовестности, подлости. А случай ограбления аптеки в начале августа прошлого года? Не зря едва терпел его Манько. Он думал только о себе, о своем благополучии, действовал в свою пользу и ни с чем и ни с кем не считался. С таким, как говорится, в разведку идти нельзя. Так мы простояли друг против друга какое-то время. Говорить уже было не о чем. Я ушел прочь от него и чувствовал спиной, что он смотрит мне вслед, просверливая насквозь. Неприятный холод прошелся по спине. Он на все способен. Страшно представить, что и такой человек войдет в новую послевоенную жизнь. Сколько хороших людей унесла война и сколько еще погибнет?..

Ко времени ужина прибыл приказ из штаба бригады вывезти личный состав роты на митинг, который состоится завтра, 4 февраля 1943 года, в Сталинграде, на площади Павших борцов. И началось. Все зашевелились. Пошли звонки в бригаду с уточнениями времени, места сбора, формы одежды и так далее. Командир со старшиной роты и писарем Мезенцевым отбыли в штаб бригады. Что-то должны получить и все уточнить. Мы ждали вестей.

Уже поздно вечером из бригадного склада старшина Николаев привез несколько десятков новых полушубков и погоны. Ввели погоны для наших войск. Погоны! Непривычное понятие, ассоциируется с царской армией и вдруг нам, командирам и красноармейцам Советской Армии, — погоны. Не укладывается.

Полушубки раздали водителям, более квалифицированным и отличившимся ремонтникам и командирам, чаще других выезжавшим в составе групп технического обеспечения к месту боев. Новые полушубки распределял командир роты по списку. И назначал по своему усмотрению и личной симпатии. Старшина роты Николаев взял себе новый полушубок, хотя и до сих пор ходил в полушубке. Получил Манько. Мне не выдали, не внес меня в списки командир, считая, видимо, что меньше других нахожусь на морозе. Я не имел своей машины и не был прикреплен к какой-нибудь летучке. Мерз, как все. Находился, где придется. Конечно, не мешало бы обеспечить весь личный состав полушубками, но их не хватало на всех. Учитывая отношение ко мне командира, я и не рассчитывал получить полушубок, хотя он был мне положен, как и многим другим.

Стал пришивать погоны. Я пришивал на шинель. У кого были полушубки, пришивали к ним. Гимнастерок и погоны для них пока не выдавали. Под шинелью не было видно, и оставили гимнастерки с кубиками в петлицах.

Весь вечер только и было разговоров о предстоящем митинге, и к нему готовились. Очень поздно улеглись отдыхать. Погасил фитиль в гильзе. Уже стал дремать, как пришел Наумов. Все-таки пришел, разделся в темноте и лег спать на кушетке. И на этот раз он ни с кем не стал считаться. Поступил так, как было удобно только ему.