Сталинградский апокалипсис. Танковая бригада в аду

Перед ужином построили весь личный состав. Командир и замполит поздравили всех с разгромом немецко-фашистских войск под Сталинградом. Командир сказал, что отличившиеся воины роты представлены к правительственным наградам. Нам уже было известно, что составлены наградные листы и отправлены в штаб бригады. Писал их писарь Мезенцев. Он мне сообщил, что я представлен к ордену Красной Звезды.

Почтили минутой молчания память погибших товарищей. Потеряли много однополчан. За последние двадцать дней боев, с 10 по 30 января, бригада потеряла 287 человек. До Дар-Горы после ремонта дошли два танка Т-34, по одному Т-70 и Т-60.

С 10 января по 2 февраля 1945 года бригада уничтожила около пяти с половиной тысяч солдат и офицеров противника, много военной техники, захватила трофеи. Взято в плен совместно с 145-й морской бригадой и штурмовыми отрядами 422-й стрелковой дивизии около двенадцати с половиной тысяч гитлеровцев.

День проходил, как праздник. Еще перед обедом выпили свои сто граммов. Желающим попало больше — получали на весь личный состав, числящийся по штату. Хотелось в медсанвзвод — увидеть Майю, поделиться радостью победы. Не знал я, где он расположен. Говорили, возле штаба, а он был километрах в пяти от нас.

Вечером пришли Ген, Саркисян, Дьяков, старшина «Крошка», старшина Кругляков. Каждый что-то принес, чем был богат. Манько выложил кое-что из своих припасов, которые никогда у него не иссякали. Выросла горка консервов, хлеба. Наскребли и спиртное. Немного добавил и кладовщик Лукьянов из своего «НЗ». Наумов наводил порядок на столе. Горела артиллерийская гильза, заправленная соляркой. Зажег керосиновую лампу, которую накануне принес хозяин дома. Праздник при полном освещении! Окна не завешивали — прошла необходимость в светомаскировке. Как все это здорово! Правда, еще долго до полной победы. Пока это только начало. В добрый час!

Так, в кругу однополчан-товарищей на Дар-Горе в Сталинграде отмечали столь долгожданный день — разгром врага в этом городе и начало его изгнания. Заходил и замполит, многие другие командиры, старшины, красноармейцы. Угощали, чем были богаты.

Была крайняя необходимость в братском общении, беседе. И не в спирте дело. Никто не пьянел. Мы были пьяные от счастья победы, от сознания того, что остались живы. Прошли такой трудный путь к сегодняшнему дню, столько повидали и пережили. И всему этому наступил конец!

Каждый из этих людей стал мне родным, и я стал родным, как мне казалось, для каждого из них, мы все сроднились одной судьбой. И новый замполит за очень короткий срок стал нам родным, близким. Так он расположил нас к себе своим отношением к каждому из нас, к общему делу. Михайловский как-то не сроднился с нами. Или таким и должен быть командир — выше и в стороне от всех? Навряд ли. У нас одинаковая судьба, общее дело. И в боевой обстановке не должен был обособляться от однополчан. Так думали и высказывались мои товарищи. «Крошка» считал, что всех надо отправить в отпуск. Заслужили мол, да и после полутора лет пора посетить своих домашних, жену наконец, пока другого не нашла. Ему возразили. Кто же войну кончать будет? Он все доказывал, что сынишка его забудет, к другому привыкнет. Ладно жена, жив будет — найдет другую, а сына жалко. И он понимал, что войне конец не скоро и все мы ее пленники, и что дел хватит еще на пару лет. Саша Ген размечтался, сказал, что представляет, какая жизнь будет для всех после окончания войны. Так хорошо всему народу будет, как хорошо всем нам сейчас. Всенародное братство победителей будет — людей одинаковой судьбы, отстоявших Родину от ненавистного врага, поработителя. «Дожить бы до этого времени, — заключил он, — вот житуха-то будет — одинаково хорошая для всех!» — «Не может быть одинаково хорошая жизнь для всех, — вмешался Саркисян. — Подлецы и хапуги останутся, и если позволит должность, а совести будет мало, то ухватят себе побольше, за счет других». — «Не дадут, — возразил Манько, — осудят, или сам не позволит». — «Вот уж не позволит, — вмешался Наумов. — Если я буду большим начальником, то неужели я себе не позволю лучше жить, чем подчиненные? О каком равенстве идет речь? На то я и начальство. Большая ответственность и больше, соответственно, благ». — «Конечно, кто больше отвечает и у кого больший пост, то он и будет получать больше, но не очень много. В два раза, пожалуй, много. Процентов на тридцать больше можно. Вопрос идет о том, чтобы получал за труд свой, а не потому, что раз начальник, то можно брать для себя за счет других. Человек должен получать и иметь блага соответственно стоимости своей работы и, правда, какие-то налоги отдавать государству. Оклады будут у начальства не за счет других, а из государственных средств». — «Такой, как Костя, став начальником, будет загребать для себя побольше за счет других, не заработав этого». — «За счет государства», — уточнил Наумов. А государство откуда берет? Откуда-то, в виде налога. Богатство государства — народное богатство. Такой шел разговор…

Почему-то думают некоторые, что у государства не грех загребать, считая, что это не отражается на всех других.

— Всем одинаково и все одинаково не будет. Найдутся изворотливые, хитрецы, которые себя забывать не будут, — говорил о своих опасениях Саркисян.

— Законы будут приняты такие, что мразь не посмеет вылазить на арену. Будут наказаны, если пойдут против общества. Коммунизм строить будем. Это когда все по справедливости, всем сколько надо попадет, лишнего не возьмут. Для этого всем надо будет хорошо работать не только для себя, но и для других. Вернее, для других, тогда и тебе попадет. Без плетки. Сознание будет такое высокое, что каждый поймет, что к чему, без принуждения, — рисовал будущее общество после войны Ген.

— Поживем — увидим. Пока нужно войну закончить, и большего желать не надо. А там уже сама по себе справедливость наступит, и места для подлости не будет. За что воевали? — спросил себя и всех остальных Дьяков.

— За справедливую жизнь, чтобы подлостей не было.

— То-то.

Большинство верили, что наши страдания, потери не пройдут бесследно для оставшихся в живых и отразятся на всей последующей их жизни. Война очистит помыслы и души людей от скверны, подлости, и люди лучше будут понимать друг друга, все будут работать для всеобщего блага, как сейчас сообща весь народ наш добывает победу над врагом. Так мы думали и надеялись, и об этом в основном и был поздний ночной разговор за скромным солдатским застольем. Не может столь выстраданная победа, а в ней никто уже не сомневался, не пойти на благо и процветание всех народов нашей страны на веки вечные.

Проснулся с тяжелой головой. Должно быть, перепил. Трудно было вставать. Не лучше чувствовали себя Манько и Наумов, особенно Наумов. Все мы были хорошо «мятые».

С трудом собрался, ополоснул лицо, шею, быстро оделся. Нужно успеть снять пробу, чтобы народ не ждал меня.

Снятие пробы стало формальностью, но ее нужно соблюдать. Пища уже приготовлена и будет роздана и съедена. Повара проверены и научились готовить. Кто-то должен юридически отвечать за качество приготовления пищи, за ее безопасность. Вначале приходилось много заниматься поварами, санитарно-гигиеническими вопросами и технологией приготовления пищи, не обходилось и без того, чтобы запрещать выдачу некачественной пищи на свою же беду и наказание. Так что снимать пробу надо. Выскочил на улицу. Сразу сковало всего холодом, перехватило дыхание, веки слипались от мороза. Только сейчас почувствовал, какой стоит сильный, насквозь пробирающий холод. Такая суровая зима, и мы ее выдержали. Вокруг много снега, сугробы, а в оврагах можно и с головой провалиться. Несколько дней назад во время боев не замечали этого. Даже снега не было в местах, где шли бои — растаял от огня, копоти и дыма. И не очень-то мерзли — горячо было. А здесь, во дворах и в овраге, белым-бело от снега.

Завтрак был готов, и ждали меня. Народ уже собрался возле кухни и склонял меня, должно быть, до прихода. А сейчас не зло подшучивали. Я редко употреблял алкоголь, не видел в нем радости, и меня к нему не тянуло. Личный состав никогда не видел меня в состоянии алкогольного опьянения, поэтому удивлялись моему внешнему виду. Завтрак взял на троих. Пришли Манько с Наумовым. Позавтракали. Наумов нашел среди остатков, чем похмелиться, труднее всего было ему.