Севастопольская страда (Часть 3)

- Сгорело нечаянно или сами сожгли? - спросила Елизавета Михайловна.

- Разумеется, сожгли... Вот что значит производить любой, какой угодно, переворот, когда он не подготовлен, и вот почему сказал я, что Крымская война и все, что с ней связано, и является подготовкой к переделке русской жизни, источником будущей мудрости... Однако я недобросовестно засиделся у хороших людей, которых я очень люблю, конечно, но которым все-таки надо дать и отдых, - добавил Дебу, подымаясь, чтобы проститься.

- Постойте, Ипполит Матвеич, - остановил его Витя. - А вы знаете нашу последнюю новость?.. Дмитрий Дмитрич, наверное, и вы не знаете, - не дошла, я думаю, она до вашей Тьмутаракани. А я берег ее именно для вас.

- Говорите, что за новость? - заинтересовался Хлапонин.

- Приятная или неприятная? - спросил Дебу.

- Больше приятная, я думаю, чем неприятная. Слушайте, господа!.. Этой ночью один молодчага пластун, Чумаченко, захватил в плен против Корниловского бастиона английского инженерного офицера, а наш командир батареи Петр Иваныч Лесли...

- Лесли? - изумился Хлапонин. - Но ведь Лесли убит на третьем бастионе!

- Это - брат того, убитого... Он хорошо говорит по-английски, спрашивает пленного, как случилось, дескать, что вы так опростоволосились и наш пластун вас на себе притащил... И вообразите, что ответила эта потерянная личность?

Витя сделал приличную случаю паузу, обвел всех слушателей искристыми глазами и заключил с подъемом:

- Он ответил так: "Я был в подавленном настроении. Мы понесли очень большую потерю: сегодня вечером умер от холеры наш высокочтимый главнокомандующий маршал Раглан!"

- Ка-ак! Раглан умер?

- Это здорово!

- Что? Хороша новость? - сияя, спросил Витя.

- Новость неплоха, конечно, но я думаю, что было бы все-таки лучше, если, бы умер от холеры не Раглан, а маршал Пелисье, - сказал Дебу.

- А еще лучше было бы, если бы оба, - дополнил Хлапонин.

- Раглан ведь все равно был как-то в тени, - сказал Бородатов.

- В тени или на свету, важно то, что он привел к нам сюда десантный отряд, - напомнил ему Хлапонин, - и что он был бессменным английским главнокомандующим... Нет, Витя, это хорошая новость! Ах ты, холера, холера, какого свалила кавалера - старейшего английского офицера!

И, весело продекламировав это, Хлапонин взял стакан с вином и обратился ко всем:

- Предлагаю, господа, выпить за того, кому мы обязаны этой новостью!

- Витя! Ваше здоровье! - обратилась Елизавета Михайловна к юному мичману, но Хлапонин удержал жену за руку, говоря:

- Не за Витю, нет! Его мы не забудем тоже, но сейчас мне хочется предложить выпить за этого самого молодца пластуна Чумаченко, о котором я уже кое-что слышал, как о первейшем храбреце.

- Идет, за пластуна Чумаченко! - чокнулся с ним Бородатов, и все выпили за пластуна Чумаченко.

А Терентию Чернобровкину, лежавшему как раз в это время в секрете впереди Малахова, и невдомек было, что за его здоровье пьет его "дружок", не знающий, впрочем, что он тоже в Севастополе, как и сам Терентий не знал, сколько пришлось вынести из-за него Хлапонину в Москве.

Глава пятая

НАХИМОВ

I

Три недели, прошедшие с того памятного для интервентов дня, когда блестяще был отбит их штурм, не принесли отдыха Нахимову.

Каждый день был полон своих забот, хотя бомбардировка редко когда подымалась выше тысячи снарядов в день, а штуцерная стрельба была обычной.

Беспокойство за участь города, губернатором которого он считался, возросло даже: причиной его была канонада в ночь с пятого на шестое июня, открытая неприятельской эскадрой.

По судам этой эскадры была ответная пальба с фортов, однако результаты пальбы остались неизвестны, между тем канонада продолжалась шесть часов подряд. Закупорку рейда затопленными судами Нахимов потом внимательно осматривал сам, подъехав к ней на гичке. Он нашел, что часть судов раскачалась благодаря штормам, другие же засосало илом, - мачты их скрылись, - и перед ним осязательно возникла опасность прорыва флота союзников на рейд, откуда он мог бы в короткое время разгромить город в тех его частях, которые были пока недоступны выстрелам с сухопутных батарей.

Как опытный моряк, он считал этот шаг со стороны союзных адмиралов более чем возможным: он сам, будь он на их месте, непременно сделал бы именно так.

Такой вывод, конечно, лишил его спокойствия. Он поднял в штабе гарнизона вопрос о неотложных мерах к защите рейда, но топить для этой цели свои же суда было ему жаль; оставалось только одно - заложить батареи на берегу рейда, чтобы уничтожить неприятельскую эскадру, если она вздумает прорваться внутрь ночью, на линии затопленных судов.

По его настоянию и под его наблюдением такая батарея - тридцать орудий - и была заложена на Северной стороне между Константиновским и Михайловским фортами. Она была двухъярусная и получила название Нахимовской. Кроме нее, дальше по берегу, на тот случай, если все-таки одному-двум кораблям удастся проникнуть на рейд, были устроены еще две батареи - одна на десять, другая на четыре орудия - исключительно для действий внутри рейда.

Когда в самом спешном порядке земляные работы были закончены и чугунные стражи рейда - новые сорок четыре орудия - стали на предназначенные им места, Нахимов вздохнул свободнее. Однако как раз в это время начали подвозить на лошадях, верблюдах, а больше всего на волах отборно-толстые сосновые бревна и складывать их на берегу, около Михайловского форта.

Бревна эти везли из Херсона, куда обычно сплавлялся лес по Днепру для нужд Черноморья и всего Крыма. Принимал эти бревна инженер-генерал штаба Горчакова Бухмейер, когда Нахимов осматривал сооруженные по его настоянию батареи. Заметив его издали, он подъехал к Бухмейеру.

- Александр Ефимович, скажите бога ради, для чего это прекраснейший такой лес, а? - обратился Нахимов к этому генерал-лейтенанту, которого уважал уже потому, что он был инженер, как и Тотлебен.

Бухмейер, который был одних почти лет с Нахимовым, но почти совершенно сед, даже с сильной проседью в черных усах подковкой, ответил не сразу. Он снял фуражку, вытер платком высокий розовый вспотевший лоб и только после этого сказал, тщательно подбирая слова: