Инквизиция: царство страха

Безусловно, другое использование той же самой догмы привело к попытке запретить определенного рода литературной продукции доступ в иберийское общество. Как мы видели ранее, к 1583 г. запретили многих великих авторов, включая Данте, Эразма, Томаса Мора и Овидия. Хотя инквизиторы интересовались больше теологией, чем литературными трудами [1222], великих продолжали исключать. В конце XVI и начале XVII вв. было много неоднократных жалоб, что в Испании невозможно достать труды Макиавелли [1223]. В 1659-60 гг. начались затянувшиеся дебаты в Сарагосе и Мадриде по поводу Бартоломе де Лас Касаса.

«Кратчайшее сообщение о разрушении Индий» Лас Касаса в настоящее время признано одним из классических исторических текстов, посвященным открытию Америки испанцами. В XVII веке все обстояло иначе. В 1659 г. первой персоной, предложившей провести цензуру этой работы, был иезуит Франсиско Мигуихон, заявивший: «Подобные сказки, наносящие урон испанской нации, следует вовремя конфисковать, даже если они правдивы» [1224]. В следующем году с ним согласились пять монахов францисканского ордена, которые заявили: книга «в большей своей части является клеветой, дискредитирующей испанцев, вредной, пагубной и порочащей репутацию, а также поводом для иностранцев ненавидеть и презирать нас. Этого вполне достаточно, чтобы сделать ее скандальной» [1225].

Другой квалификатор сформулировал свое мнение следующим образом: «Эти крайности следует устранить, книгу нужно запретить. Она подпадает под пункт № 16 закона от 1640 г., предусмотренный для списка книг, чтение которых католиками разрешается только после изъятия нежелательных мест. Там рассматриваются слова и фразы, которые умаляют репутацию…» [1226]

При подобной идеологии истина более не имела значения. Оказалось достаточно лишь видимости истины. Литература, хотя и относилась к сфере культуры, создавалась с учетом того, что она не избежит глаз цензоров. «Селестина» (значительно раньше запрещенная в Португалии) подвергалась неоднократному изъятию до того, как была окончательно запрещена в Испании в 1793 г. Это произошло спустя три года после запрета на «Опыты» и все эссе Монтеня [1227]. Все работы Рабле запретили в Испании в 1667 г., включая книгу, которую сейчас помнят лучше всех остальных — «Гаргантюа и Пантагрюэль» [1228].

С наступлением эпохи Просвещения (а вместе с ней — реакции инквизиции против нее) в XVIII столетии увеличилось число запрещенных книг. Среди нежелательных авторов оказались Кондорсе, Юм, Доке, Монтескье, Поп, Руссо, Свифт и Вольтер. Лоуренса Стерна запретили в 1801 г., за ним в 1806 г. последовала «История упадка и разрушения Римской империи» Гиббона. Безусловно, тема оказалась слишком животрепещущей! [1229]

В книжном магазине в Эстанислао-де-Луго, рейд на который совершили в 1817 г., конфискованные книги включали труды Беркли («Диалоги относительно естественной религии», которые считают в настоящее время ключевой работой философии), Эразма, Гиббона, Мильтона («Потерянный рай»), Монтескье, Рабле, Руссо и Вольтера [1230].

Согласно любому современному стандарту, эти авторы занимают почетные места среди величайших фигур западной литературы и философии. Инквизиция не хотела иметь никакого отношения к ним.

Как мы уже видели в нескольких последних главах, в XVII веке наиболее мощными оказались иные последствия, вызванные инквизицией. По мере уменьшения глобального влияния испанской и португальских империй снижались и возможности физической досягаемости инквизиции, способности совершать жестокость. Это напоминает нам, что инквизиция была, в сущности, политическим институтом. Как становится понятно, католическая идеология и папская власть служили ее властным структурам в качестве оправдания и отговорки.

Например, в Португалии в конце XVII века папский престол еще раз оказал сдерживающее влияние. Когда в июле 1672 г. арестовали несколько богатейших конверсос Лиссабона, папский престол фактически предъявил ультиматум регенту дону Педро, требуя проведения расследований действий судов и угрожая временно приостановить деятельность инквизиции [1231]. Приблизительно в это время в Риме циркулировали анонимные рассказы о страшных практиках португальской инквизиции: продолжались прежние пытки; адвокатам не разрешали ознакомиться с уликами против обвиняемых, существовала вероятность осуждения самых искренних и благочестивых католиков. Когда палач на аутодафе в Коимбре вынужденно немного ослабил веревку, умирающий человек воскликнул: «Иисусе!» [1232]

Между прочим, в Испании внимание к помпезности и церемониалу на аутодафе означали, что эти действа становились более редкими. Но когда их проводили, то они превращались в жесточайшие казни. Наследием союза с Португалией стало ассоциирование всех португальцев с тайным иудаизмом (см. главу 8). В результате многих жертв-португальцев обвиняли в этом преступлении в течение всего XVIII века. На Мальорке состоялась целая серия ужасающих судов над общиной конверсос в Пальме. Процессы закончились вынесением приговора о малом наказании и возврате в лоно церкви для 250 конверсос на пяти аутодафе в 1679 г. Передали светским властям для казни тридцать семь из них. Казнь должна была состояться на аутодафе 1691 г. [1233]

В Мадриде в 1680 г. состоялось одно из самых грандиозных аутодафе, где были «освобождены» двадцать три человека на подмостках длиной 58 метров и шириной 30 метров, доминирующих над Плаза-Майор в центре города [1234].

Это действо состоялось почти точно через два столетия после первого аутодафе в Севилье в 1481 г. Оно показало: хотя людей больше не сжигали и не душили с помощью гарроты каждый год, инквизиция все равно также могла обрушиться со всей яростью на общины, когда ей это заблагорассудится. В наши дни под ярко выкрашенными балконами Плаза-Майор трудно представить те ужасающие сцены. Воспоминания об ужасе и жестокости быстро стираются из памяти, но в общественном наследии и культурной памяти можно уловить нечто, напоминающее о страхе.

Возможно, нас больше всего поражает унылость всего происходившего. Удовольствие было предметом ненависти для цензоров. Некоторые живописные полотна и игральные карты запретили с середины XVII века и далее за оскорбление догматической морали [1235]. К концу XVIII века стали поступать жалобы на слова некоторых гимнов, исполнявшихся в церкви [1236]. Запретили ряд работ Гойи [1237].

Была возможность возражать против любого аспекта культурной деятельности — литературы, философии, песен, ремесел, живописи и театра. Идеология, на основе которой протекал этот процесс, привела к упадку иберийские державы сразу в двух отношениях. Во-первых, в результате содействия распространению контр-идеологии скептицизма, который нанес смертельный удар инквизиции во время эпохи Просвещения. Во-вторых, инквизиция обеспечила интеллектуальную стагнацию культуры, на основе которой она же и возникла. Это лишило ее способности справиться с угрозой, появившейся в XVIII веке.

Другие общества в иные времена и в иных местах проявляли некоторые из перечисленных тенденций. Но инквизиция была первой, кто оставил детальные записи своего пути к саморазрушению.