Узбекистан на историческом повороте

Несколько личных впечатлений. Выше я писал о напряженности в отношениях между узбеками и русскими, о межэтнических конфликтах, вызванных главным образом дискриминационной политикой Москвы в отношении узбекского населения, особенно с шестидесятых годов. Но ведь было и другое. Были и очень светлые и незабываемые страницы советской истории. О них я писал тоже. Хотелось бы дополнить эту тему.

Яркие воспоминания из моей ташкентской студенческой юности остались от посещения Театра узбекской драмы имени Хамзы, игры Абрара Хидоятова, Сары Ишантураевой, Шукура Бурханова. Это были актеры мирового уровня. Играли они, разумеется, на узбекском языке, но мы, неузбеки, находились во власти их искусства. У меня и сейчас в ушах звучит громоподобный, наполненный удивительной страстью голос Хидоятова в "Отелло". И сегодня помню удивительную женственность Ишантураевой в этой шекспировской пьесе. И образы лукавых, хитроумных узбеков, созданные Бурхановым. В памяти и удивительная зрительская атмосфера в театре.

Но особые воспоминания у меня связаны с великой танцовщицей Мукаррам Тургунбаевой. Ее выступления с узбекскими народными танцами всегда были событием для всего многонационального Ташкента. Она была виртуозна, зажигательна, обворожительна и, используя нынешнюю терминологию, демократична. Весной 1952 г. Тургунбаева выступала в университете. Поскольку по студенческой линии я был одним из организаторов ее концерта, то попал в число счастливцев, сфотографировавшихся с ней на память. Эта фотокарточка и сейчас напоминает мне мои студенческие годы, ностальгические времена моей далекой юности. Она по-прежнему излучает для меня свет рассеявшихся дней.

Сейчас, когда я думаю обо всем этом, вспоминаю то состояние радости и счастья, которые мы испытывали от приобщения к иной культуре. И еще от того, что мы без особого труда вошли в новый, ранее неведомый нам мир. Это было прекрасное состояние. Сегодня, на склоне лет, могу утверждать, что это чувство временами не менее сильно, чем чувство этнической идентичности.

В ноябре 1999 г. на научной конференции в Тель-Авивском университете я встретился с профессором Гоги Хидоятовым, сыном Абрара Хидоятова и Сары Ишантураевой. Рассказал ему о впечатлениях, которые сохранились в моей памяти, о его родителях. Профессор выслушал меня вежливо, но, как мне показалось, как-то отстраненно. Может быть, я не нашел нужных слов? А возможно, мои воспоминания не вписываются в парадигму сегодняшнего национального сознания? В последнее я не могу и не хочу верить. И вот почему.

Прилетая сейчас по делам из Германии в Ташкент и гуляя вечерами и в выходные дни по центральным улицам города, я не перестаю удивляться тому, что русских и вообще европейцев на этих улицах не меньше, чем в далекие дни моей молодости. Они спокойны и веселы. Многие из них с детьми. Удивляюсь я потому, что таких картин, к сожалению, уже давно не наблюдал, скажем, в Бишкеке, где я прожил большую часть своей жизни. У меня было много непринужденных бесед с простыми людьми. И ни один из них, я подчеркиваю, ни один, не говорил мне о каких-то притеснениях, об ущемлении их национальных интересов и национального достоинства. И во всех без исключения случаях они считали, что главным творцом такой национальной политики является Ислам Каримов.

В этой связи еще одно личное свидетельство. В Нью-Йорке несколько лет тому назад один из бухарских евреев, бывший житель Бухары, рассказывал мне о том, как в 1991 г. по распоряжению городского хокима было закрыто еврейское кладбище, поскольку оно находилось вблизи от новых административных зданий. Обращение к хокиму области не помогло. Тогда местная община бухарских евреев написала письмо на имя Президента Каримова. "Мы, - рассказывал этот человек, молили Бога, чтобы письмо попало к президенту. И Бог услышал наши молитвы. Кладбище открыли буквально через пару дней, а хоким области лично принес нам свои извинения. Разве можно забыть такое?"

Все это, конечно, частности, но именно из таких частностей складывается подлинная картина жизни. Хотелось бы спросить самых строгих и непримиримых критиков Президента Каримова в дальнем и ближнем зарубежье: могут ли они себе представить, чтобы в Олий Мажлисе звучали антисемитские выступления, как в парламентах России, Украины и Кыргызстана, чтобы в Ташкенте сжигали и оскверняли синагоги, как это делается в Москве и других российских городах? Вопрос этот, естественно, риторический. Думаю, что в Узбекистане никто не может допустить подобного даже гипотетически.

ДЬЯВОЛЬСКИЙ ИНСТИНКТ ВЛАСТИ

Еще раз об оппозиции

На Западе еще больше, чем о проблемах независимой прессы, говорят и пишут о некой незавидной судьбе узбекской оппозиции. Нередко обе темы связывают воедино, что, в принципе, имеет под собой основания. К независимости и свободе будет стремиться, прежде всего, оппозиционная пресса. Критические упреки, в ряде случаев вполне, по моему мнению, обоснованные, высказываются и зарубежными друзьями Узбекистана, людьми, в целом высоко оценивающими политику Президента Каримова. Сложная, непростая тема, требующая всестороннего осмысления и анализа. Ни в коей мере на это не претендую. Позволю себе высказать лишь несколько мыслей.

Напомню, что уже касался этой темы, говоря о советском наследстве независимого Узбекистана и о проблемах модернизации - противоборстве взглядов на стратегию реформ, их характер, последовательность, темпы.

Сегодняшняя узбекская оппозиция, к сожалению, никакого отношения к модернизации общества не имеет. Во всяком случае, позитивного отношения. Попытаюсь несколько развить и обосновать эту мысль.

Президент Каримов, беседуя с западными оппонентами об оппозиции, обычно просит собеседников уточнить, кого они имеют в виду. Как правило, называют "Эрк" и "Бирлик". По-видимому, возможен здесь и иной подход, поскольку и по своему происхождению, и по своему составу оппозиция исключительно разнородна. Ее национал-демократическая, точнее, националистическая ветвь осталась в наследство от советской власти. Это, как уже сказано ранее, творческая и гуманитарная узбекская интеллигенция, организационно объединившаяся на гребне антирусского (и в этой антирусской ипостаси еще и антикоммунистического) движения последних лет перестройки.

Вторая ветвь - часть бывшей партгосноменклатуры, причем из ее высшего эшелона, оказавшаяся в силу различных причин в аутсайдерах при формировании и переформировании новых структур власти, не получившая того, что соответствовало ее политическим амбициям. Персоной номер один здесь был Шукрулло Мирсаидов, бывший глава правительства и вице-президент Узбекистана, ставший жертвой им же затеянных политических интриг. К этой части оппозиции примыкают, не организационно, а, так сказать, по оппозиционному происхождению, проворовавшиеся чиновники и недобросовестные бизнесмены, пытающиеся уйти от ответственности, выдавая себя за борцов за права человека.

Третье оппозиционное направление - религиозные исламские экстремисты, объединенные в так называемое Исламское движение Узбекистана во главе с Жумой Намангани и Тахиром Юлдашевым, по сути своей террористическая организация. Так определил ее Государственный департамент США, и с этим определением стоит согласиться.

Стоят ли за этими оппозиционными направлениями какие-либо реальные социальные силы, имеют ли они корни в обществе? И первая, и вторая ветви, очевидно, практически лишены этого. (Мне это представляется вполне очевидным, хотя, возможно, не исключена и другая точка зрения.)

Мне пришлось несколько раз слышать высказывания Президента Каримова в отношении оппозиции, национал-демократической и номенклатурной. Еще в начале девяностых, когда она была на плаву. Не со всеми его высказываниями я согласен, но одна мысль представляется бесспорной. Каримов говорил о том, что ему трудно вести диалог с оппозицией, поскольку ее лидеры не выдвигают конструктивных альтернатив проводимому властью курса. Я попросил Карлайла, который, как он сам говорил, будучи американским демократом в седьмом поколении да еще ирландцем, всегда a priori на стороне опозиции в любой стране, привести аргументы, опровергающие эту мысль Каримова. Карлайл ответил не сразу. Он довольно долго просматривал свои записи, сосредоточенно думал и сказал, что вынужден с этим мнением согласиться.