Грани русского раскола

А когда в руках у него и контроль над исполнением росписи, то «у вас нет никакой возможности серьезного воздействия на бюджет... из года в год повторяется та же история» [1134].

Наиболее продуктивным аспектом бюджетных прений следует признать полемику о путях развития страны, содержащуюся в речах ряда депутатов и представителей правительства. В выступлениях отмечалось, что российский бюджет сильно отличался от бюджетов передовых держав, прежде всего тем, что комплектовался главным образом не из податных поступлений, а из доходов от казенных активов и операций, чем и объясняется его стремительный рост [1135]. Показателен следующий факт: российская казна превышала в стоимостном выражении всю внешнюю торговлю, в то время как в европейских странах (Англии, Франции, Германии, Италии) внешнеторговый оборот был в 3-6 раз больше, чем их бюджеты [1136]. Российская власть для покрытия постоянно растущих расходов все более вовлекалась в предпринимательскую деятельность. Она вкладывала огромные капиталы в различные отрасли экономики, в результате ни в одной стране мира не наблюдалось такой концентрации у государства хозяйственных функций, как в России [1137]. Дума считала, что это едва ли можно считать здоровой тенденцией. Как утверждал промышленник А. И. Коновалов, отожествление бюджетного благополучия с экономическим развитием -стратегическая ошибка. Хозяйственный прогресс не может зависеть лишь от соблюдения бюджетной дисциплины; необходимо проводить в жизнь начала правопорядка, дать подлинную гарантию имущественных прав, т.е. делать все то, что способствует самому широкому проявлению народной самодеятельности и предприимчивости [1138]. Не свидетельствовал бюджетный рост и о растущем благосостоянии населения. Напротив, российская жизнь скорее доказывала парадоксальную связь: чем богаче казна, тем беднее простой народ. Поэтому, делал вывод один из лидеров купеческой Москвы, правительство с его заботой о бюджетном росте и равновесии превратилось в настоящий тормоз возрождения России [1139].

Действительно, как показывают цифры, страна не просто бедствовала, а нищенствовала. На фоне громадного бюджета среднегодовой доход на душу населения к 1910 году составлял 58 рублей – меньше аналогичного показателя даже по небогатым странам Балканского полуострова, не говоря уже о развитых европейских державах [1140]. Этот дисбаланс свидетельствовал о слабости производительных сил страны. «Нельзя одновременно управлять и торговать» – такой жесткий упрек государству адресовал один из столпов делового мира Москвы П.П. Рябушинский [1141]. Он также ратовал за максимальное раскрытие потенциала частного сектора, за превращение его в локомотив экономического прогресса. Но, по уверению промышленников, для этого ничего не делалось. Надежды, возлагавшиеся в этом плане на Думу, не оправдывались. Атмосфера в ней представляла собой смесь:

Дума не смогла стать центром по поддержке индустриальной политики, превратившись, по сути, в новую инстанцию на извилистом пути русского промышленника. Как на образец правильного отношения к производству часто ссылались на США, «которые за сорок лет из ничего стали ведущей промышленной державой». Если в России стоимость произведенной продукции как добывающей, так и обрабатывающей индустрии едва превышала 3 млрд рублей, то в США одни лишь перерабатывающие отрасли давали 27 млрд рублей. В пересчете на душу населения получалось: у нас выпускалось продукции на 23 рубля на человека, а в Северной Америке – на 380 рублей [1143]. Эти впечатляющие результаты стали следствием бурного экономического развития (с доступностью кредита, налоговыми льготами и т. д.), в первую очередь опиравшегося на благосостояние населения. В России предприниматели похвастаться таким отношением к себе не могли. Один из депутатов язвительно замечал:

Упрек вполне справедливый: например, налоговое бремя, которое несли крупные промышленники, превосходило фискальные платежи помещиков. Если накануне войны обложение помещичьих земель составляло 6,8% их средней доходности, то средний размер налога на промышленно-торговые предприятия равнялся 11,4% (7,2% государственный промысловый налог и 4,2% – местные налоги) [1145]. Министерство торговли и промышленности, сформированное наспех из частей различных ведомств, не смогло стать выразителем промышленных интересов. В правительстве к нему относились как к второстепенному: в течение почти десяти лет с момента его создания в 1905 году министерству не предоставили даже собственного здания, и его структуры ютились в разных местах Петербурга [1146].

Деятельность Министерства торговли и промышленности вызвала разочарование у купеческой группы, десятилетиями, как мы помним, настойчиво добивавшейся его учреждения. Ведомство больше заботилось лишь о поддержании внешней благожелательности между московскими биржевиками и правительством, чем способствовало реальному решению экономических вопросов, в которых было заинтересовано купечество. Это хорошо иллюстрируют попытки изменения таможенного законодательства 1908-1914 годов: излюбленная тема московского купечества, требовавшего сохранения высоких ставок на импорт. Однако под воздействием аграрного лобби с 13 января 1903 года действовал тариф, не отвечавший покровительственной идеологии: его существенно подрывали торговые конвенции, заключенные на двухсторонней основе с рядом ведущих держав. Эту практику Министр торговли и промышленности В.И. Тимирязев обосновывал потребностями взаимных гибких уступок, что, естественно, в большей или меньшей степени ограничивало покровительственные цели [1147]. В ответ буржуазия Центрального региона упорно настаивала на возвращении духа и буквы тарифа 1891 года. Непосредственно под ее давлением в 1909 году при Министерстве торговли и промышленности образуется Особое совещание по пересмотру таможенного законодательства [1148]. Перед началом его работы председатель Московского биржевого комитета Г.А. Крестовников напутствовал нового Министра торговли и промышленности С.И. Тимашева до боли знакомыми пожеланиями. Предводитель купечества предложил ему набраться мужества и следовать по пути незабвенного И.А. Вышнеградского, а именно решительно оградить внутренний рынок от посягательства иностранцев, ликвидировать стеснительные конвенционные уступки и пересмотреть льготы для сельского хозяйства [1149]. Купечество отвергало мнение о достаточности покровительственных пошлин в России, считая ошибочным и некорректным их простое сопоставление с тарифами других государств. По их убеждению, при этом не учитывались общие экономические условия, ставившие отечественное производство в менее выгодное положение по сравнению с иностранными конкурентами. В ход опять шли хорошо известные аргументы о дороговизне оборудования и кредита, о низком качестве рабочей силы и т.д.