История Украины

К концу 20-х гг. на украинский язык перешла четверть вузов, около половины техникумов УССР. 80 % изданий выходило на украинском. Но в Донбассе украинизация все же шла медленно, так как не встречала поддержки большинства населения.

Более того, украинский язык пользовался покровительством властей и в украиноязычных районах РСФСР – здесь действовали украинские школы, техникумы, факультеты, выходили периодические издания на украинском языке. В то же время на территории Украины создавались учебные заведения и выходили издания на польском языке. В УССР были созданы 13 национальных районов (польских, болгарских, немецких) и около тысячи национальных сельсоветов, где открывались широкие возможности для развития национальной культуры этих районов. СССР демонстрировал себя как образец решения национального вопроса, что было принципиально важно и для нужд внешней политики. Ситуация изменится при переходе к форсированной индустриализации. Индустриальная культура требовала стандартизации образования и языка общения, чтобы работники предприятия быстро и точно понимали друг друга. А это требовало свободного владения государственным языком СССР – русским. В то же время на территории национальных республик также предполагалась языковая стандартизация в рамках их границ. С этим была связана временность политики украинизации за пределами УССР и широкой национальной терпимости к нерусским меньшинствам республики.

Сворачивание украинизации за пределами Украины началось уже во время индустриального рывка 1929–1932 гг., а в 1932 г. была официально осуждена украинизация на Кубани. Серьезно изменился и характер украинизации на территории УССР. Теперь упор делался, прежде всего, на привлечение к руководству украинских кадров (что не исключало и присылки эмиссаров из центра), но украинская национальная культура сближалась с русскоязычной общесоветской. Это было результатом перехода к новому этапу индустриальной модернизации, требовавшей культурной стандартизации в масштабах всего государства.

Завершение НЭПа

Неудача хлебозаготовок в 1927–1928 гг. поставила страну на грань голодных бунтов и убедила Сталина в том, что модель НЭПа, оправдавшая себя в короткий период 1924–1926 гг., не в состоянии дать неповоротливой индустриально-бюрократической машине достаточно средств, чтобы построить мощную индустрию. У крестьян был «лишний» хлеб, который они не могли обменять на достаточное количество качественных промтоваров. Дефицит хлебозаготовок в СССР составил около 100 миллионов пудов.

Для индустриального рывка нужен был хлеб, и Сталин решил взять его старыми опробованными военно-коммунистическими методами. 6 января 1928 г. от имени Политбюро сталинский секретариат выпускает «чрезвычайные директивы» местным парторганизациям – специальные заградительные отряды блокируют хлебопроизводящие районы и отбирают хлеб. Начинает активно применяться статья 107 уголовного кодекса о «спекуляции» хлебом, под которую «подводили» и попытки реализовать хлеб рыночным путем.

Рецидив военного коммунизма вызвал борьбу в Политбюро и ЦК между Сталиным и его сторонниками с одной стороны, и Н. Бухариным, А. Рыковым, М. Томским и их сторонниками – с другой.

«Чрезвычайные меры», по существу заимствованные из платформы левой оппозиции, дали хлеб в 1928 г., но отбили у крестьян желание производить его «излишки». Производство хлеба упало. На Украине и Северном Кавказе случившаяся следующим летом засуха и нежелание крестьян работать привели к резкому падению сбора зерна и сокращению посевов. Заготовительная кампания приводила к массовым волнениям крестьян.

В сентябре из-за неурожая на Украине и Северном Кавказе вновь обнаружилась нехватка хлеба, и чрезвычайные методы хлебозаготовок в отдельных регионах возобновились. Теперь вместо «запретной» ст. 107 применялась ст. 131 УК – нарушение обязательств перед государством. По этой статье арестовывались с конфискацией имущества крестьяне, обязавшиеся сдать хлеб (например, под кредит), но не сумевшие выполнить обязательство. Затем в дело пошла и ст. 107.

Эта ситуация обострила конфликт в руководстве ВКП (б), который развивался подспудно. Агитационная машина начала критику «правого уклона» в партии. По именам «правых уклонистов» никто не называл, и даже руководитель партийной пропагандистской машины Бухарин усердствовал в критике этого «уклона», чтобы никто не заподозрил его в «правизне». Объединенный пленум ЦК и ЦКК 6–11 апреля 1928 г. принял компромиссные резолюции, которые с одной стороны констатировали, «что указанные мероприятия партии, в известной своей части носившие чрезвычайный характер, обеспечили крупнейшие успехи в деле усиления хлебозаготовок», а с другой стороны, осудили сопровождавшие столь «успешную» чрезвычайную кампанию «извращения и перегибы, допущенные местами со стороны советских и партийных органов», которые «фактически являются сползанием на рельсы продразверстки». ЦК обещал, что чрезвычайные меры не повторятся.

Однако все острее вставала проблема индустриальной модернизации. Оборудование, доставшееся в наследство СССР от дореволюционных времен, было лишь подновлено в годы НЭПа, и не могло самостоятельно обеспечить дальнейшее развитие народного хозяйства. Промышленность Российской империи была сформирована под задачи периферийной экономики. Дальнейшее индустриальное развитие требовало строительства новой промышленной базы. Сделать это без перехода советской экономики под контроль иностранного капитала, можно было, только опираясь на ресурсы аграрного хозяйства, преобладающего в стране.

На ограниченности возможностей советского хозяйства указывали специалисты Госплана и других хозяйственных ведомств. На их аргументацию опирались и сторонники «правого уклона», в том числе Бухарин, критиковавший контрольные цифры плана 1928 г. как необоснованные. Аргументы «спецов» с доверием воспринимались Рыковым, который привык опираться на их знания при решении сложных экономических вопросов. Председатель ВСНХ В. Куйбышев, близкий Сталину, относился к предложениям «спецов» скептически. Что касается самого Сталина, то, как говорил М. Владимиров, «по мнению товарища Сталина, все наши специалисты, и военные, и штатские, воняют как хорьки, и чтоб их вонь не заражала и не отравляла партию, нужно их всегда держать на приличном от себя расстоянии». Сквозь сталинскую грубость проступает реальное опасение: воздействие «спецов» заразительно, изо дня в день они могут «заразить» большевика своими взглядами.

В 1928 г. по «спецам» был нанесен сильный удар. ОГПУ объявило о раскрытии в г. Шахты Донбасса заговора специалистов-вредителей. На публичном процессе в мае-июле 1928 г. многие обвиняемые сознались во «вредительстве». Притом, что это зловещее слово ассоциировалось с организацией катастроф, хотя следствию не удалось найти жертв. Процесс был далеко не первым в своем роде, но получил широкое освещение.

Следствие опиралось на конфликт между инженерами и рабочими. В обвинительном заключении говорилось: «Нет почти ни одной области в производстве, где бы рабочие не указывали следствию на конкретные случаи вредительства и на определенных виновников его. Уличенные этими показаниями, обвиняемые были вынуждены признать свою вредительскую работу». Обвиняемые признавались в том, что получали деньги от бывших хозяев за информацию о положении дел на предприятиях, а также в сотрудничестве с белыми во время гражданской войны, в том, что после прихода красных поддерживали связи с бывшими хозяевами и в их интересах стремились сдерживать расходование запасов полезных ископаемых и даже затапливали шахты с целью их консервации. Кто-то не доглядел за рабочими – разворовали имущество. Кто-то не там прорыл шурф. У кого-то сломалась лебедка. Ничего невероятного для советских людей в этих показаниях не было. Шахтинское дело выделялось масштабом. ОГПУ объединило, амальгамировало разных людей с похожими «грехами» в единую «организацию». Суду были преданы 53 человека. 23 подсудимых не признали себя виновными, другие поддакивали прокурору Н. Крыленко с разной степенью активности.