Несколько заметок и воспоминаний по поводу статьи Материалы для биографии А П Ермолова

______________

* Гурман (любитель поесть) (фр.).

Граф любил русскую литературу, по тогдашнему времени, державинскую, карамзинскую и озеровскую. Как-то ему в Петербурге расхвалили "Федру" Лобанова, которую Пушкин называл Федорой; меня заставили прочесть в присутствии графини отрывки, сначала из подлинника, а потом из перевода. "Отчего, - спросила меня графиня, - у Расина выходит все так гармонично, так хорошо, а по-русски так тяжело, грубо и скучно? Видно, русский язык неспособен передать красоты французской поэзии". - "Тут виноват не русский язык, который не беднее, если не богаче и гармоничней французского, отвечал я, - а недостаток таланта и дубоватость переводчика. Впрочем, наш язык сделался живым русским языком, и то литературным, со времен Карамзина, а в обществах он до сих пор остается мертвым".

В числе адъютантов графа был подполковник Свечин, автор знаменитой "Александроиды", которую он, для вящего вдохновения, писал на саженной аспидной доске, и которую в тогдашних московских обществах читали, как некогда "Телемахиду". Граф, когда хотел подремать, убаюкивался ее стихами, читаемыми ему самим автором.

С глубокою признательностью вспоминаю добрые, отеческие отношения ко мне графа. Когда я бывал нездоров, он посещал меня на моей квартире. Раз в Калуге, наскучив разводами на морозе, я сказался больным. Ко мне пришел товарищ, по-тогдашнему свитский офицер, по-нынешнему генерального штаба, Вельяминов-Зернов, прекрасно образовавшийся в школе Муравьева и много обещавший (убит в 1829 году в сражении против турок*). Мы прочли с ним несколько страниц из Парни{473}. Пришел другой товарищ; с этим мы стали перекидывать в банк. Целые колонны цифр были исписаны по зеленому столу, как говорится, на мелок. Вдруг в это самое время входит граф. Можно судить о моем смущении. Он ничего тут не сказал, только посмотрел на нас с неудовольствием и вышел. Но с того времени долго не давал мне покоя своими расспросами, не пристрастен ли я к картам, и, когда мы с ним находились вдвоем, убеждал меня, как добрый отец, не играть более. В душе этого сурового по наружности человека звучали нередко нежные струны. Живя, после смерти жены своей, в Пизе или Флоренции, он страстно полюбил красавицу италианку. Детей он также нежно любил... Боясь со временем, на старости лет, сделаться ревнивым, он пожертвовал ее спокойствию своею горячею к ней привязанностью и выдал ее с богатым приданым за молодого, красивого соотечественника ее. Детям он дал хорошее воспитание и обеспечил их будущность. Правда, для удовлетворения этих потребностей срезали вековые подмосковные леса, которые так берегли старики, графы Остерманы, не думая, чтоб они ушли в Италию.

______________

* Сестре его Анисье Федоровне Мерзляков{473} посвятил многие из своих стихотворений.

Не скрою, что граф Александр Иванович имел большие странности. Некоторые его эксцентричности, разглашаемые, как водится, с прибавлениями, доходили до Петербурга, где остряк Нарышкин умел передавать их в самом смешном виде. Он держал в своей лагерной палатке огромного белого орла и белого ворона и любил иметь у себя во дворе, когда жил в Калуге, медведей. Двум хирурги отрезали по сустав передние лапы, в которых заключается главная их сила. Им сделана была фантастическая одежда. Но разве Байрон в Венеции не имел около себя целого зверинца с обезьянами, кошками, собаками, лисицей, ястребами и коршунами? Правда, Байрон не делал хирургических операций своим четвероногим любимцам*. Граф, живя в Италии, выписал туда из своей подмосковной, чтобы ходить за детьми, кривого бурмистра Егора, имевшего медаль за победу в 12 году над французскими мародерами. Русский мужичок и тут нашелся. Выдержав успешно двухгодовалый искус в Авзонии, он возвратился на родину с богатым награждением и зарылся опять в свой овчинный тулуп. Вероятно, эти эксцентричности дали повод Давыдову приписать их сумасшествию. Надо, однако ж, пояснить, что они появились гораздо после наполеоновских войн, да и то сказать, если копнуть поглубже в домашнюю жизнь иного знаменитого человека, то и не такие проделки в ней найдутся... По крайней мере в эксцентричности графа не было ничего грязного, бесчестного...

______________

* Делаю следующую заметку для естествоиспытателей. Одна медведица в зверинце графа жила с двумя медвежатками. Игры их были потешны. Но как последние становились злы и опасны, то их разлучили с матерью. Жалко было видеть, как она с ними расставалась и провожала их со двора, жалобные завывания ее, которым недоставало только слов, хватали за сердце, точно рыдала мать-женщина, разлучаясь навсегда с своими детьми.

Великий князь Михаил Павлович очень любил его и знал об некоторых его странностях. Когда я имел честь, за отсутствием губернатора, в 1844 году принимать его высочество в Твери, куда он приезжал для осмотра 7 кавалерийской дивизии, он за обедом, разговорившись о графе, спросил меня: "а что сталось с медведями его?" Ободренный особенно милостивым ко мне вниманием великого князя во все пребывание его в Твери, я рассказал ему следующий случай по поводу этих медведей.

Остерман, живя в Петербурге, получил два письма, одно от дамы, которую он называл своим другом, с известием о смерти ее мужа, другое от любимого им командира таврического гренадерского полка, с известием о смерти медведя, отданного ему графом на попечение.

Граф продиктовал мне тотчас своим лаконическим языком ответы, начинавшиеся словами: "любезный друг", без означения имени и отчества, подписал, и, передав мне эти имена и отчества для написания в адресах, велел мне запечатать письма и отослал куда следовало. Я ж, по рассеянности, адресовал письмо с сожалением о смерти мужа к командиру полка. Приятельница графа промолчала, но полковой командир возвратил письмо, которое, как он писал, вероятно, прислано к нему по ошибке.

- Что ж граф? - спросил меня великий князь.

- Ничего, ваше высочество, - отвечал я, - только очень хладнокровно дал мне прочесть письмо, обличавшее мою вину.

Но я по-стариковски опять заболтался о старине; пожалуй, так россказням моим не будет и конца. Начав за здравие, кончим же за упокой. Помянем и благоговением имена двух богатырей великой для России эпохи, и поблагодарим М.П.Погодина, что он сохранил потомству драгоценные памятники служения отечеству одного из них.

18 марта 1864.

ПРИМЕЧАНИЯ

Несколько заметок и воспоминаний

по поводу статьи

"Материалы для биографии А.П.Ермолова"

Впервые напечатано: Русский вестник. 1864. № 1.

С. 443. В "Русском вестнике" помещен ряд статей М.П.Погодина... - См.: Русский вестник. 1863. № 8-12; 1864. № 5.

Погодин Михаил Петрович (1800-1875) - историк и публицист, издатель "Московского вестника" (1820-е гг.) и "Москвитянина" (1840-1850-е гг.).

...собственные записки Ермолова... - Имеются в виду "Записки Алексея Петровича Ермолова". М., 1863.

С. 444. Полуектов Борис Владимирович (1778-1843) - генерал от инфантерии, участник антинаполеоновских войн начала века, с 1813 г. командир Московского гренадерского полка.

Полторацкий Константин Маркович (умер в 1858 г.) - генерал-майор, впоследствии губернатор Ярославля.

...пало на голову великого полководца... - т.е. Барклая-де-Толли.

С. 450. Платов Матвей Иванович (1751-1818) - прославленный кавалерийский генерал, герой 1812 года.

С. 452. Коновницын Петр Петрович (1766-1822) - генерал от инфантерии, участник Отечественной войны 1812 года, с 1815 г. - военный министр.

Богданович Модест Иванович (1805-1882) - генерал-лейтенант, военный историограф и теоретик, автор "Истории Отечественной войны 1812 года" в 3 томах.

С. 453. Фигнер Александр Самойлович (1787-1813), Сеславин Александр Никитич (1790-1858) - прославленные командиры армейских партизанских отрядов.

С. 455. Воронцов Михаил Семенович (1782-1856) - генерал-фельдмаршал, с 1823 г. - новороссийский генерал-губернатор, в 1844-1853 гг. главнокомандующий войсками на Кавказе. В 1812 г., будучи на излечении в своем имении, пригласил туда 50 раненых офицеров и более 300 рядовых, которых лечил и содержал на свой счет.