Алкивиад и Гай Марций Кориолан

XXXVIII. АФИНЯНЕ тяжело переносили утрату гегемонии, но после того, как Лисандр, лишив их свободы, передал город Тридцати и дело их было окончательно погублено, они стали понимать, чем они должны были воспользоваться и не воспользовались, пока спасение было еще возможно; горюя, они пересчитывали свои заблуждения и ошибки, из которых считали наибольшими свой вторичный гнев против Алкивиада; они отстранили его от дел без всякой вины с его стороны, но, негодуя на кормчего, постыдно потерявшего несколько кораблей, сами поступили еще постыднее, лишив государство самого мужественного и самого воинственного из стратегов. И даже в теперешнем положении оставалась слабая надежда, что дела афинян не погибли окончательно, пока жив Алкивиад. Ибо, как раньше, будучи в изгнании, он не любил бездеятельной и спокойной жизни, так и теперь, если он будет иметь достаточно сил, он не снесет надменности лакедемонян и бесчинств Тридцати. Эти мечты народа не были невероятными, когда даже Тридцать были озабочены Алкивиадом и разведывали, что он делает и что задумывает.

В конце концов Критий заявил Лисандру, что лакедемоняне не могут безопасно властвовать в Элладе, пока у афинян будет существовать демократия. Если даже афиняне совершенно спокойно и охотно примут олигархию, Алкивиад, пока он жив, не позволит ему удовольствоваться существующим порядком. Однако Лисандр обратил внимание на эти слова не раньше, чем получил из дому скиталу с приказанием отделаться от Алкивиада, потому ли, что спартанцы боялись его энергии и способности к великим делам, или же из желания сделать приятное Агиду.

XXXIX. КОГДА Лисандр послал к Фарнабазу, прося это исполнить, тот поручил дело своему брату Багою и дяде Сузамитру. Алкивиад жил тогда в одном селении, во Фригии, вместе с гетерой Тимандрой. Однажды он увидел себя во сне одетым в платье гетеры, она же, держа в руках его голову, украшала его лицо, как это делают женщины, румяня и намазывая белилами. По словам других, он видел во сне, что приближенные Багоя обезглавливают его и сжигают его тело. Случился этот сон, как говорят, незадолго до смерти. Те, кто был послан для его убийства, не дерзнули войти, но, окружив со всех сторон дом, подожгли его. Заметив это, Алкивиад, собрав большую часть своих одежд и ковров, бросил их в огонь; затем, обернув левую руку хламидой, а правой выхватив кинжал, выскочил невредимым через огонь, прежде чем вспыхнула одежда; варвары увидели его, но он заставил их разбежаться. Никто не посмел вступить с ним в рукопашный бой; став вдали, они забросали его копьями и стрелами. Когда он умер и варвары удалились, Тимандра подняла его тело, завернула в свои собственные одежды и похоронила, насколько было возможно, торжественно и почетно. Говорят, что Лаида, называемая коринфянкой и попавшая в плен при взятии сицилийского городка Гиккара, была ее дочерью.

Некоторые, передавая о смерти Алкивиада те же подробности, считают причиной ее не Фарнабаза, не Лисандра, не лакедемонян, а самого Алкивиада, обесчестившего одну женщину из знатной семьи и жившего с ней; братья женщины, не вынесши этой дерзости, подожгли ночью дом, в котором жил Алкивиад, и убили его, как было рассказано, в тот момент, когда он выскакивал из огня.

ГАЙ МАРЦИЙ КОРИОЛАН

Перевод В. Алексеева

I. РИМСКИЙ патрицианский дом Марциев насчитывает среди своих членов многих знаменитых людей, между прочим, Анка Марция, внука Нумы, наследовавшего престол после Тулла Гостилия. К роду Марциев принадлежат также Публий и Квинт, которым Рим обязан устройством водопровода, снабжавшего его в изобилии прекрасною водою, далее, Цензорин, дважды избранный римским народом в цензоры и затем убедивший принять его предложенный им закон1, запрещавший кому-либо дважды носить это звание.

Гай Марций, жизнеописание которого мы предлагаем, был после смерти своего отца воспитан вдовою-матерью, причем доказал, что сиротство, несмотря на множество соединенных с ним неприятностей, не мешает сделаться честным человеком и лишь дурные люди бранят его и жалуются на отсутствие за ними надзора как на причину своей нравственной испорченности. С другой стороны, он же дал возможность убедиться в справедливости мнения тех, кто думает, что задатки благородного и доброго при отсутствии воспитания вместе с хорошим дают много дурного, как и плодородная почва, лишенная обработки. Его во всех отношениях сильный, могучий ум внушал ему горячее и пылкое стремление к прекрасному; но его страшная вспыльчивость и не знавшая меры гневливость делали его человеком, с которым другим было трудно жить в мире. С удивлением смотрели на его равнодушие к чувственным наслаждениям и деньгам, на его любовь к труду, его, как выражались, умеренность, справедливость и мужество и не любили его вмешательства в государственные дела из-за неприятного нрава его и олигархических замашек. Действительно, высшее благо, которое человек получает от Муз, состоит в том, что образование и воспитание облагораживают его характер; благодаря им его ум приучается к умеренности и освобождается от излишеств.

В общем, в тогдашнем Риме из подвигов всего выше ценились подвиги на войне, в походе. Это видно из того, что понятия «добродетель» и «храбрость» выражаются по-латыни одним и тем же словом и что отдельное слово для обозначения понятия о храбрости сделалось общим именем для обозначения добродетели.

II. МАРЦИЙ более всего любил военное дело и уже в ранней юности стал учиться владеть оружием. Считая благоприобретенное оружие бесполезным для тех, кто не старается научиться владеть природным, умело обращаться с естественным, он готовил свое тело ко всякого рода борьбе, вследствие чего превосходно бегал, в схватках же и сражениях на войне обнаруживал силу, с которой было нельзя справиться. Кто спорил с ним относительно твердости и мужества и признавал себя побежденным, — объяснял причину своей неудачи непреодолимой силой его тела, способного переносить любые тяготы.

III. ЕЩЕ мальчиком, он в первый раз принял участие в походе, когда лишенный престола прежний римский царь, Тарквиний, после многих битв и поражений решился в последний раз испытать счастье. К нему присоединилась большая часть латинцев; под его знамена стеклось много и других италийских народов, которые двинулись на Рим не столько из желания оказать любезность царю, сколько из страха и зависти к возраставшему могуществу Рима с целью уничтожить его. В этом сражении, в то время когда участь его оставалась нерешенной, Марций, геройски сражавшийся на глазах диктатора, заметил, что один из римлян упал. Он не оставил его без помощи, но стал перед ним и, прикрывая его, убил нападавшего неприятельского солдата. Когда одержана была победа, Марций одним из первых получил в награду от полководца дубовый венок: по закону, этот венок давали тем, кто спасал на войне своего согражданина. Быть может, дубу оказывается предпочтение из уважения к аркадцам, названным оракулом «поедающими желуди», или потому, что солдаты могут везде найти дуб скоро и легко, или же потому, что дубовый венок, посвященный Юпитеру — покровителю городов, считается достойною наградой за спасение гражданина. Далее, из всех диких деревьев дуб приносит лучшие плоды, из садовых — самое крепкое. Из его желудей не только пекли хлеб, но он давал также мед для питья; наконец, он давал возможность есть мясо животных и птиц, доставляя птичий клей, одно из орудий охоты.

По преданию, в том сражении явились и Диоскуры. Тотчас после битвы они на взмыленных конях показались на форуме и объявили о победе, — на том месте, где в настоящее время им выстроен у источника храм. На этом основании и день победы, июльские иды, посвящен Диоскурам.

IV. НАГРАДЫ и отличия, полученные молодыми людьми, производят, кажется, различное действие. Если они получены слишком рано, они гасят в душах поверхностно-честолюбивых всякую жажду славы, скоро удовлетворяют эту жажду и производят в них пресыщение; но на души стойкие, мужественные — награды действуют ободряющим образом; они отличают их перед другими и, как ветер, несут к тому, что считается прекрасным. Они думают, что получили не награду, но сами дали залог, и стыдятся изменить своей славе и не заявить о себе еще более подобного же рода подвигами.