Саксонские и нормандские короли. 450 – 1154 гг

Единственным исключением был Роберт Глостерский, которого, видимо, принимали в расчет. Но он отказался быть кандидатом на трон на том основании, что он незаконнорожденный, и это препятствие, похоже, было учтено, несмотря на прецедент с Вильгельмом Завоевателем. Есть запись о том, что эрл Роберт уступил притязаниям своего племянника Генриха, сына Матильды и графа Жоффруа. В 1135 г. Генриху было два года, и, даже если его притязания были бы рассмотрены, необходима была рука взрослого человека, чтобы справиться с назревшим кризисом. Сомнительно, чтобы мысль о наследовании, какой бы веской она ни была, уже развилась до того, чтобы перевесить «подходящесть» короля в умах большинства людей. В X в. второстепенные люди становились наследниками. Завоеватель как герцог Нормандии был второстепенным наследником, но Англии не суждено было снова иметь короля-мальчика раньше 1216 г.

Если бы притязания Матильды были приняты, очевидным кандидатом становился ее супруг Жоффруа, граф Анжуйский, достойный наследник беспощадных графов Анжу, человек, который, вероятнее всего, мог показать силу Генриха I. Однако существовали некоторые трудности. Во-первых, Анжу и Нормандия были традиционными врагами. Мысль о подчинении графу Анжуйскому далеко не радовала англо-нормандскую знать. Во-вторых, он стал бы править как супруг Матильды. Но брак был настолько несчастливым, что было чрезвычайно сомнительным, смогут ли они жить достаточно мирно, чтобы управлять своими огромными владениями. Любопытно, что за последние годы правления Генриха I они истощили свои разногласия настолько, чтобы недолгое время провести вместе, зачать детей и поссориться с Генрихом. Граф Анжуйский был подозрительным человеком в Англии. В 1135 г. он и его супруга были в состоянии войны с Генрихом.

Другой близкой родственницей Генриха была его сестра, графиня Блуаская, которая была еще жива: она умерла в 1137 г., но, похоже, никто не рассматривал кандидатуру самой графини; однако двое ее старших сыновей Теобальд и Стефан были серьезными кандидатами. Теобальд был графом Блуа, Шампани и Шартра, одним из крупнейших владык Северной Франции. По крайней мере, у него была бы сила, чтобы в безвыходном положении удержать власть в Анжу, и нормандские бароны продолжали приглашать его быть их герцогом. Однако пока они готовились присягнуть ему на верность, они получили весть о том, что младший брат Теобальда Стефан, граф Булонский и (благодаря милости короля Генриха), вероятно, самый обеспеченный английский барон, плывет через Ла-Манш. Теобальд был немного недоволен, но отказался помешать брату. Так что Стефан мог, как Вильгельм II, склонить на свою сторону архиепископа Кентерберийского и короноваться, как Генрих I, захватить казну в Винчестере, как Эдмунд — на этом делает сильный акцент его биограф, — чтобы добиться голосов горожан Лондона, которые нажили огромный капитал в 1016 г. Громкие голоса жителей Лондона были нужны, чтобы прикрыть небольшое число знатных людей, которые «избрали» короля. Его супруга, подобно супруге Генриха I, принадлежала к старинному английскому роду: она была племянницей супруги Генриха и Эдгара Этелинга, дочерью шотландской принцессы.

Мы уже видели, что Генрих I ранее публично и довольно упорно называл Матильду своей наследницей. После его смерти рассказывали, что, подобно Эдуарду Исповеднику, он изменил свое решение и на смертном одре назначил наследником Стефана. В это никто не верил, но это было одним из двух ключевых моментов в 1135 г. и последующие годы и главной загадкой вступления Стефана на престол.

Другим важным моментом был вопрос годности кандидата: у Матильды был тяжелый, вздорный характер, и она не забывала, что была императрицей. Ее мужу не доверяли нормандцы. Стефан, с другой стороны, возглавлял баронов и был одним из них, открытый, храбрый, энергичный, не ведающий о жадности своего дяди и, наверное, о его жестокости. Одно это может в достаточной степени объяснить его успех, по крайней мере, почему он получил поддержку. Но это никак не объясняет самую загадочную деталь событий 1135 г. — быстрые и решительные действия, которые он предпринял после смерти Генриха. Он был коронован так же быстро, как и Вильгельм Рыжий, имея гораздо больший перевес. Стефан всегда был способен на стремительные действия, но в последующие годы ему не хватало решительности и настойчивости, чтобы его действия увенчались успехом. Возможно, по мнению большинства историков, что единственный раз в своей жизни Стефан увидел свой шанс и воспользовался им, что быстрота его действий была достаточной, чтобы привести его к временному успеху и отодвинуть старшего брата на задний план безо всякого обсуждения. Это возможно, но есть и другое объяснение.

Иоанн Солсберийский рассказывает нам, что, аргументируя свою позицию перед папой римским в 1139 г., представлявший интересы короля Арнульф (позднее епископ Лизье) сослался на два довода: на то, что Матильда незаконнорожденная и что Генрих на смертном одре изменил свое решение и назвал своим наследником Стефана. «И он заявил, что это публично было доказано Вильгельму, архиепископу Кентерберийскому, и папскому легату в присутствии служителей церкви клятвой эрла Хью (Бигода) и двух рыцарей. И, услышав это доказательство, архиепископ признал притязания Стефана на корону, а епископы и знать выразили свое единогласное одобрение и согласие. То, что было сделано с такими церемониями, не могло, по его заключению, остаться незавершенным». В ответ защитник интересов императрицы отмел обвинение в незаконности ее рождения и отрицал, что Генрих изменил свое решение: «Что касается вашего заявления, будто король передумал, то ложность его подтверждают те, кто присутствовал при его кончине. Ни вы, ни Хью не могли знать о его последней просьбе, так как вас там не было». Одобрение архиепископа не могло причинить вред императрице — а ведь ей все они давали клятву верности, — так как она была обречена потерять свою корону, не получив даже возможности ответить на выдвинутые против нее обвинения. Жильбер Фолио подробно говорит о законнорожденности императрицы. Этот пункт особенно его беспокоил, так как его позиция почти полностью основывалась на ее наследственных притязаниях. Но он все-таки рассматривает вопрос, может ли отец лишить наследства законнорожденного ребенка, и отвечает на него: только в случае бунта или чего-либо подобного. И он твердо (хотя и ошибочно) утверждает, что императрицу никогда нельзя было в этом обвинить [3]. Этот довод, возможно, формальный, но в нем было скрыто обвинение в том, что Генрих отказался от своей дочери на смертном одре. Во всяком случае, мы можем поверить Иоанну Солсберийскому на слово в том, что это засело у людей в головах. Иоанн делал свои записи при Генрихе II, сыне императрицы: у него не было мотива для того, чтобы поправить дело Стефана, разве что, возможно, дискредитировать представителя интересов Стефана, особого врага Иоанна. Была ли эта история правдивой — вопрос другой. Самые первые летописцы Ордерик Виталий (1141), Уильям Мальмсберийский и Иоанн Вустерский (ок. 1142) не упоминают о том, что Генрих изменил свое решение на пороге смерти. Но Уильям и Иоанн были верны императрице, когда вели свои записи.

Биограф Стефана, делая свои записи, по-видимому, в начале правления Генриха II, приходит к любопытному компромиссу. Весь план действий был придуман Стефаном; по его прибытии в Англию он был немедленно избран жителями Лондона — и нам читают лекцию о правах Лондона, в которой автор, мягко говоря, выражает слишком сильный протест. Далее нам подробно рассказывают о полемике в присутствии епископа Кентерберийского, решение которого как первого советника и человека, который будет возводить на престол нового короля, было жизненно важным. Архиепископ возразил, что он присягнул на верность Матильде. Ответ на это был поистине очень необычным. Генрих добился клятвы верности и выдал свою дочь замуж в Анжу с целью добиться мира между Анжу и Нормандией. Этот похвальный проект, который делает из Генриха бескорыстного нобелевского лауреата, создал трудность: он знал, что бароны присягали неохотно. И вот на пороге смерти он освободил их от данной ими клятвы, чтобы его интрига больше не причиняла им беспокойства. Будет ошибкой слишком серьезно воспринимать чьи-то речи в средневековых летописях: прямую речь постоянно использовали в качестве средства, придающего колорит и драматизм ситуации, чтобы дать возможность актерам или автору дать комментарии; никому и в голову не приходило заподозрить их в стенографической точности. Но тем не менее они зачастую бывают чрезвычайно интересны; и этот довод обладает своей собственной логикой, которая, очевидно, так и не была замечена. Мотив Генриха явно абсурден. Если его целью был мир, ему нужно было связать своих баронов всеми возможными клятвами, когда он лежал на смертном одре. Но на самом деле «анжуйский» брак не был гарантией мира с Анжу или в пределах его собственных владений при его жизни. Да и мир ради мира не имеет ничего общего с Генрихом I, насколько мы можем о нем судить. Это просто ореол легендарного Генриха I, «приверженца мира», на которого люди оглядывались с ностальгией из хаоса последующего правления. Это смехотворно, но ведь какое-то объяснение было нужно безотлагательно. Доводы архиепископа против Стефана убедительны. Как же тогда он оказался вынужденным короновать его?