Саксонские и нормандские короли. 450 – 1154 гг

Это могла быть могила короля. Корабль Скильда был нагружен во многом так, как корабль в Саттон-Ху. Да, он не был захоронен, а отправлен в море. Но мы знаем, что захоронение было обычным делом — в конце поэмы курган был насыпан для самого Беовульфа. И в других местах были найдены захороненные корабли, особенно в Швеции. Мы также знаем, что герой Саттон-Ху не был обычным смертным. Были произведены раскопки многих англосаксонских могил. Мало над какими из них были насыпаны курганы, и еще ни одна из них пока не может сравниться с Саттон-Ху. Ничего, равного ему по великолепию, еще не было найдено во время раскопок ни в одном уголке германского мира. Господин Боффин в «Нашем общем друге» назван «золотым мусорщиком» из-за огромного богатства, которое он получил как наследник внушительных куч драгоценного праха. Можно даже назвать Саттон-Ху золотым мусорным ведром мира раннего Средневековья, потому что его сокровища не имеют государственной принадлежности. У неизвестного воина были ложки из Византии, кубки из Византии и Египта, шлем, щит и меч из Швеции, пряжки и застежки на доспехах, крышка кошелька были шедеврами англосаксонского ювелирного искусства; деньги в его кошельке попали к нему из Галлии Меровингов (т. е. Франции). Мы не можем быть уверенными в том, что это все является его личным имуществом: когда хоронили самого Беовульфа, то, чтобы обеспечить его должным образом, сокровища были награблены. Но, по крайней мере, деньги, хоть и не английские, представляют собой однородный набор, который показывает специалистам-нумизматам, что захоронение произошло в 650-660 гг.

Обычно предполагают, что неизвестный воин был на самом деле королем. Но до того как появились короны и скипетры, мы ведь не знаем, как короли отличались от других людей. Необычный предмет (иллюстрация 3а) определен как королевский штандарт; точильный камень (иллюстрация 3с) — древний скипетр. Ни один из этих предметов не выглядит утилитарно, но их функции, если честно, неизвестны. Было высказано предположение, что «штандарт», возможно, был стойкой для вешания скальпов; снятие скальпов было излюбленным занятием франкских королей, от имени которых отчеканены монеты, найденные в Саттон-Ху. Ни одного захоронения, такого же великолепного, как Саттон-Ху, еще не было найдено, и это правда. Правда также и то, что фрагмент предмета, который, по-видимому, является близнецом шлема из захоронения Саттон-Ху, был найден при раскопках в Швеции в могиле, которая считается королевской. Оба они явно более красивы, чем другие шведские шлемы того времени, обнаруженные в могилах, которые предположительно считаются некоролевскими. Но в этом присутствует элемент допущения, и мы должны оставить это на суд специалистов. А пока мы вполне можем предположить, что в любом случае — был ли неизвестный воин королем или нет — его снаряжение сделало бы честь королю, и, если мы хотим представить себе древнеанглийского монарха, в парадном одеянии сидящего на троне в своем тронном зале, мы можем облачить его в наряд из Саттон-Ху.

Мы также не можем решить волнующую проблему отсутствия его тела. Было высказано предположение, что он был христианином, и ложки с выгравированными двумя именами св. Павла — Савл до крещения и Павел после — сильно наводят на мысль о крещении, или, по крайней мере, у этого воина были друзья-христиане. Для чего же тогда искусно сделанный наряд для его путешествия в потустороннем мире, соответствующий лишь языческим захоронениям? Возможно, тело было похоронено по-христиански, а его слуги-язычники возвели для него традиционный памятник. И все же вряд ли это так. Более вероятно, что церковь какое-то время толерантно относилась к сохранявшимся языческим обрядам и позволила недавно обращенного в христианство воина похоронить традиционным способом. Если памятник был воздвигнут языческому королю, у которого были друзья-христиане, то вероятным кандидатом можно назвать Этельхере из Восточной Англии, который погиб в сражении на реке Уинвед на севере Англии в 654 г., а его тело, возможно, было унесено при разливе реки — это объясняло бы пустоту могилы. Если это был христианский король, то вероятным кандидатом был его брат Анна, гораздо более прославленный человек, который умер в этот же год, но раньше.

То же самое смешение языческой и христианской тем озадачивает читателя «Беовульфа». Герои поэмы кажутся определенно язычниками, но само произведение содержит христианские мораль и тему.

Дворец датского короля осаждает чудовище по имени Грендель, которое приходит в него по ночам и пожирает тех воинов, которые с безрассудной храбростью спят там. Весть об этой напасти доходит до Беовульфа, знатного человека из народа гаутов, обитающего на юге Швеции, в Готланде (или Гёталанде). Беовульф отправляется в путь с группой своих сторонников, и ему удается убить чудовище. Затем он убивает другое чудовище, мать Гренделя, в жестоком бою на дне соседнего озера и таким образом избавляет двор датского короля от целого выводка чудовищ. Король устраивает пир в его честь и осыпает его подарками, в основном золотом, а затем Беовульф, ко всеобщему сожалению, возвращается к своему народу, где он рассказывает о своих приключениях своему королю и отдает ему часть подарков. В ответ король гаутов делает Беовульфа своим ближайшим доверенным лицом и одаривает его еще больше, в том числе большим земельным наделом. Так заканчивается первая часть поэмы. Проходят годы: король гаутов и его сын убиты, первый во время набега на Фрисландию с целью грабежа, а второй в кровопролитной междоусобице. И Беовульф становится наследником короны, избранный за свои качества вдовой своего бывшего владыки. После нескольких лет успешного и мирного правления покой его королевства, в свою очередь, нарушает чудовище, на этот раз дракон. Дракон живет на холме и сторожит великие сокровища, спрятанные в нем. Кто-то украл часть сокровищ, и в отместку за это дракон опустошает страну. Беовульф, теперь уже старик, отправляется спасать свой народ от этой напасти и убивает дракона, но в бою сам получает смертельную рану. Поэма завершается всенародной скорбью о его кончине и его похоронами. Его сжигают на огромном погребальном костре, и лучшие всадники из числа его приближенных объезжают верхом его костер подобно тому, как греки объезжали вокруг тела Патрокла, а гунны — тела Аттилы.

В «Беовульфе» изображено общество героев-варваров: храбрость, военная доблесть, верность и щедрость — вот качества, нарисованные весьма убедительно ради того, чтобы мы восхищались. Личная верность и родство — главные узы; верность превыше всего, так как родство играло менее заметную роль в английском обществе, чем у германских народов в Европе. Это аристократическое общество, общество вождей и королей, у каждого из которых есть тронный зал, в котором может собраться свита приверженцев. Эти приверженцы были источником королевской власти: от способности короля побудить друзей, родственников и чужеземцев собраться вокруг него, от его способности успешно возглавлять их на войне, кормить и награждать их царскими подарками зависели его власть и авторитет. В «Беовульфе» нам показан образ общества варваров с самой лучшей стороны.

И все же «Беовульф» выше этого: это поэма именно с христианской моралью, применимой к недавно обращенному в христианство народу; это первые шаги христианского героизма. Замечательно то, что Беовульф убивает только драконов, но не людей. Легенды и история германцев полны войн и кровопролитных междоусобиц. Истинный героизм не в них, говорит автор «Беовульфа». Но в чем же он? Может быть, «Беовульф» — это примитивная христианская аллегория, означающая, что истинный героизм состоит в том, чтобы сражаться с духовными врагами, бесами, а не человеческими существами. На поверхности лежит значение, которое более всего могло бы посягнуть на аудиторию воина: «чуть меньше кровопролитных междоусобиц» — вот разве что они могли понять из этого; и само существование изображенного общества оказалось бы под угрозой, если бы все воины начали сражаться с драконами или биться на копьях с ветряными мельницами. Церковь занялась нелегким делом, когда приступила к обращению в христианство варварского мира. «Беовульф» показывает нам, что она отнеслась к этому серьезно, что она уже пыталась создать понятие христианского героизма, и этот идеал вполне мог запасть в душу многим из ее изначальной аудитории.