Падение Римской империи

Причины и следствия

Почему же объединенные экспедиционные силы так и не тронулись в путь? Подсказка для ответа на этот вопрос содержится в панегирике Меробавда, написанном в ознаменование второго консульства Аэция в 443 г. После того как Меробавд перечисляет старые победы Аэция 430-х гг., а затем обсуждает его качества как руководителя в мирное время, его тон внезапно меняется. Он обращается к образу Беллоны, богини войны, сожалеющей о временах мира и изобилия, наступивших благодаря Аэцию:

«Меня презрели. Итак, все уважение к моему царству прекратилось из-за бед, которые следовали одна за другой [имеются в виду победы Аэция и мир с вандалами]. Я изгнана из волн [морских] и не могу властвовать на земле» ^{306} .

Но, будучи уважающей себя богиней войны, она не собирается мириться с таким положением дел и отправляется на поиски Энио, своей давней союзницы:

«Сидя здесь на выступающем утесе, жестокая Энио затаила свое безумие, обращенная в бегство из-за длительного мира. Она была несчастна, ибо мир был свободен от несчастий. Она стонет в печали, глядя на радость [других]. Ее уродливое лицо покрыто отвратительной грязью, а одежда до сих пор выпачкана засохшей кровью. Ее колесница перевернулась, а упряжь повисла без движения. Перья на ее шлеме поникли».

Затем Беллона побуждает Энио возвратить «безумие» войны, и панегирик заканчивается тем, что все призывают Аэция к тому, чтобы он занял свое обычное место во главе римских армий:

«Пусть Аэций не доверяет другим ратный труд, но воюет сам, пусть он возродит к новой жизни славу прежних побед; пусть военные трофеи не станут его наставниками, и безумная жажда золота не побудит его отказаться от [прежнего] духа во имя забот о несущественном; вместо этого пусть достойная награды любовь к оружию и мечу, не ведающему крови [жителей] Лация, но омоченному в крови из горла врага, явят его непобедимость — и вместе с тем нежность».

Смысл этого пассажа безошибочно угадывается. Возникла новая угроза, совершенно не имевшая отношения к тому, что могли натворить вандалы, и Аэцию нужно было возвратиться и облачиться в доспехи, дабы вновь спасти римский мир. Именно эта угроза вынудила войска, собравшиеся на Сицилии, вернуться на свои базы, оставив тем самым Карфаген в руках вандалов. И Западной Римской империи предстояло самой справиться с последствиями успешных действий Гейзериха.

Таким образом, в 442 г. возникла угроза со стороны вандалов, позволившая Гейзериху взять под контроль Проконсульскую Африку и Бизацену, а также, вероятно, часть Нумидии. Западная Римская империя вернула себе власть над территориями, дарованными ему в 435 г.; законы свидетельствуют о том, что Рим впоследствии установил свое правление в обеих Мавританиях (Ситифенской и Цезареи) и в оставшейся части Нумидии ^{307} .

После заключения мирного договора Гейзерих, получив то, что желал, хотел проявить великодушие. Дань в виде зерна (хотя, вероятно, его количество значительно уменьшилось) продолжала поступать в Рим из провинций, оказавшихся под властью вандалов; его старший сын Гунерих был послан к имперскому двору в качестве заложника. Однако успех Гейзериха невозможно переоценить. Если по закону от 24 июня 440 г. он объявлялся «врагом Нашей Империи», то после 442 г. его формально признали царем-клиентом империи и даровали ем у титул rex sociuset amicus(«союзный король и друг»). Более того, римляне пошли на вопиющее нарушение традиции «заложничества»: Гунерих обручился с Евдокией, дочерью императора Валентиниана III. Как мы видели ранее, примерно за тридцать лет до этого шурин Алариха Атаульф женился на матери Валентиниана, Плацидии, сестре правившего императора Гонория. Но этот союз не был одобрен двором. Теперь впервые между представителями королевской семьи варваров и императорской фамилией заключался законный брак. По-видимому, стоило претерпеть подобное унижение, дабы поставки продовольствия в Рим продолжались ^{308} .

Фрагменты сочинений Меробавда содержат два фрагмента, написанных после заключения этого мира. В панегирике 443 г. комментируется происшедшее:

«Занявший Ливию [Гейзерих] осмелился разрушить роковым оружием трон царства Дидоны [Карфаген] и заполонил цитадели Карфагена ордами северян. С тех пор он сбросил личину врага и возгорелся пламенным желанием поскорее укрепить веру римлян [в его дружелюбие], заключив соглашения уже от себя лично, сочтя римлян за своих родственников и соединив своих потомков и их потомков брачными узами. Итак, в то время как вождь [Аэций], облачившись в тогу, наслаждается благами мира и отдает распоряжения, заняв консульское кресло, пребывает в мире, избегая звуков военных труб, даже эти войны повсюду отступили, восхищаясь его нарядом триумфатора» (Paneg. II. 25–33).

Меробавд намекает, что с захватом Северной Африки ничего нельзя было поделать, и в то же время подчеркивает, что Аэций блестяще вышел из трудной ситуации, склонив Гейзериха (выступившего в роли просителя) к мирному союзу с империей. Пропагандистские ноты звучат и в коротком стихотворении о мозаике:

«Сам император в полном блеске своего величия вместе со своей супругой изображен в центре потолка [в императорской столовой], словно две звезды в небесной выси; он — спасение земли и достоин поклонения. В присутствии нашего защитника новый изгнанник внезапно начинает рыдать об утраченной власти. Победа возвратила мир тому, кто получил его по праву рождения, а блестящая свита доставила ему невесту из дальних краев» (Carm. 1. 5–10).

«Изгнанник» — это Гунерих, присутствие которого при дворе символизировало подчинение его народа Риму. Однако урон, нанесенный его чести, будет частично возмещен предполагаемым браком, столь милостиво дозволенным Римом. В 442 г. утрата Карфагена, перешедшего в руки вандалов и аланов, была представлена как победа Рима, точь-в-точь как сдача провинций и городов Иовианом персам в 363 г., причем по тем же самым причинам. Невозможно было даже предположить, что империя, хранимая Богом, потерпела поражение: нужно было сохранять видимость контроля над ситуацией, а там будь что будет.

Все это, разумеется, не смягчало катастрофических последствий нового договора. В Африке Гейзерих продолжал делать выплаты своим соратникам, чего они ожидали, и это было насущно необходимо для его политического выживания. Чтобы добыть необходимые суммы, он конфисковал владения сенаторов в Проконсульской Африке — к примеру, те, что принадлежали потомкам Симмаха, — и перераспределил их между своими соратниками. Эти поместья назвали sortes Vandalorum(«наделы вандалов» ^{309} ). Существует влиятельная точка зрения, сторонники которой утверждают, что вандалы получали доходы с государственных земель, а не вступали в полноправное владение недвижимостью. Но этому решительно противоречит тот факт, что в 484 г. Виктор из Виты пишет о преследованиях христиан-католиков в их «владениях», которые начал Гунерих ^{310} . Это, безусловно, доказывает то, что они получали именно земельные наделы. Мы также располагаем еще одним свидетельством в пользу нашей точки зрения, во временном отношении куда более близким к началу 440-х гг. В юридических текстах, относящихся сюда, упоминается значительное число сенаторов, изгнанных из Северной Африки в то время; в других источниках также встречаются отдельные примеры. В переписке одного сирийского епископа находится досье, включающее в себя не менее восьми рекомендательных писем для одного изгнанного из Северной Африки землевладельца, Целестиака, и дело женщины по имени Мария, которая, проведя некоторое время на Востоке, наконец встретилась со своим отцом на Западе. Земли, конфискованные у этих изгнанников, давали средства, необходимые для основания поселения.