Русская Вандея

«Особое совещание переименовано в «правительство», — иронизировала «Вольная Кубань», — в награду за его предательскую деятельность, чего не решались сделать раньше. К счастью для России никакого практического значения это переименование иметь не может и останется лишь характерным штрихом для окружающих ген. Деникина сфер. Первым шагом нового «правительства» была эвакуация из Ростова. Эвакуация была проведена в «полном порядке». Вывезены столы, стулья, шкафы, вагоны бумажного хлама, который представляет собою годовую работу особого совещания».

«Кадеты и кадетствующие, — писала та же газета 4 января, — развели в тылу армии целую систему кумовства, сватовства, подсиживания, низких интриг. Они не смущались тем, что за все это расплачивалась кровью своей и добром своим армия и чуждое им население. Прежде всего нужно оздоровить наш центр — Екатеринодар. Мы не представляем себе, чтобы тыловые учреждения армии нуждались в тысячах офицеров, фланирующих по Красной улице в то время, как на фронте батальонами командуют иногда урядники и нижние чины. Тысячи служащих бывшего особого совещания получили четырехмесячное жалованье, четырехмесячный отпуск и с отсрочками от призыва в кармане, вследствие незаменимости этих драгоценных работников для драгоценной деятельности не существующего особого совещания. Они равнодушно смотрят, как на фронт, исполняя свой высокий долг, отправляются старики. На территории Кубани даже еще действуют какие-то клочки учреждений особого совещания, о которых никто не знает, кому они теперь подчиняются. Без ведома кубанских военных властей совершаются ими перевозки». [300]

По адресу пагубной политики особого совещания раздавались голоса не только в Раде. Критика, порой осторожная, порой переходившая в филиппики, раздавалась и в прессе, и в обществе, и в военной среде.

— Наши ошибки, — высказывал свое мнение в беседе с журналистами ген. Шифнер-Маркевич, сподвижник Шкуро, — наблюдались в практике административной и в практике военной. В военной области главной ошибкой была наша экономия средств. Мы не дали новых формирований; у нас не было сплошного фронта, нас обходили, а мы были лишены возможности активного сопротивления! Печальным откликом на положение фронта сказалось неправильное решение земельного вопроса. Помещики являлись на старые места и сводили старые счеты. В этой области их бестактность была безграничной. [301]

Полк. Лисовой, организатор так называемой корниловской выставки, рассказывал на страницах «Вестника Верховного Круга», какие речи он слышал в поезде среди офицерства.

— Тыл виноват? Спекулянты грабили? Администрация брала взятки? А власть что делала? Писала по старой системе приказы. Людей не было? Неправда, были! Не нужно сватовства, кумовства… Мы ведь стояли у Москвы, перешагнули порог ее. Махно, и всему конец. Нет ни Москвы, ни Добровольческой армии, осталась лишь одна голая, дрожащая от зимней стужи в кубанских степях идея. [302]

Политические страсти разгорались. Они и раньше, как ржа, разъедали тело белого стана; теперь доканчивали его труп.

Кубанцы все еще трактовали о конституции!

— Смешно говорить о конституции, когда фронт под руками, — осуждал кубанцев еще в ноябре «Приазовский край».

Теперь фронт подошел уже к сердцу казачьих областей, по казачьи политики и не думали умолкнуть. Бездомные донцы, убитые несчастьем, сократились. Но кубанцы не знали удержу. Теперь они и атамана имели подстать сумбурной Раде.

Ген. Успенский, преемник Филимонова, едва приняв булаву, заболел тифом и умер. Выбрали ген. Букретова, того самого сподвижника Бича, которого в ноябре 1918 года с таким фасоном арестовал Филимонов по подозрению в злоупотреблениях, продержал до 18 декабря под стражей и потом, с помощью суда чести, лишил его права поступления на службу.

Я знал Букретова по Кавказскому фронту, где он в мировую войну командовал пластунской бригадой. В 1917 году, в г. Эрзеруме, благодаря его бестактности и демагогии, в бригаде произошли беспорядки, причинившие не мало хлопот командарму и мне. Казаки тяжело ранили начальника штаба бригады полк. Куча-пова. Поддерживая домогательства своих пластунов, стремившихся с фронта, чтобы защищать свою Кубань от неизвестного врага, Букретов был чуть ли не единственный генерал на Кавказском фронте, проявивший неповиновение командующему армией ген. Одишелидзе. В кабинете последнего на моих глазах разыгрывались бурные сцены. Мятежный вождь пластунов ничуть не боялся командарма, не имевшего в своем распоряжении ни одного покорного ему солдата.

Военное ведомство Кубани новый атаман поручил бывшему профессору Академии генерального штаба ген. — лейт. Болховитинову.

Судьба этого была довольно чудесна.

В мировую войну он занимал должность начальника штаба Кавказского фронта, которым командовал, лежа в постели, умирающий граф И. И. Воронцов-Дашков. Желая захватить всю власть на Кавказе в свои руки, Болховитинов старался всякими путями прогнать генералов, которые, подчиняясь прямо главнокомандующему, не считались с ним.

Больше всех досаждал ему начальник военных сообщений ген. Карпов. Чтобы сковырнуть этого, довольно независимого, человека, Болховитинов возбудил дело против его подчиненного, начальника этапно-транспортного отдела полк. Предейна, который заключил договор с одной фирмой на организацию обоза. Нашли, что этот договор не выгоден для казны и что Карпов виноват в отсутствии должного надзора за своим подчиненным.

Направили дело к военному следователю, который выяснил полную невиновность Предейна в каком-либо злоупотреблении, а экспертиза признала договор выгодным для казны. Более того, по отзыву Юденича, ведшего операции в Турецкой Армении, приобретенный полк. Предейном обоз работал великолепно и спас армию от голода в период наступления на Эрзерум в январе 1916 года.

Я давал заключение по этому делу и добросовестно заявил, что полк. Предейн скорее заслуживает награды, нежели предания суду, Карпов же здесь совершенно зря примешан.

Взбешенный этим, Болховитинов написал, от имени нового главнокомандующего, великого князя Николая Николаевича, письмо в Петроград главному военному прокурору, ген. Макаренко, жалуясь ему на то, что военная прокуратура так легко относится к тем делам, которые он возбуждает.

Сухомлиновский лакей страшно взбеленился на своего подчиненного, не желавшего сделаться лакеем Болховитинова. Мне сделали весьма интенсивное внушение, предупреждая, что такие непокорные высшему начальству чины прокуратуры истребляются с головокружительной быстротой. Сорвав на мне злобу, Болховитинов все же не мог упрятать на скамью подсудимых неугодных ему лиц.

Через год грянула революция. Грозный кавказский Юпитер, игравший крупную роль и при великом князе Николае Николаевиче, сильно распустившем вожжи после разжалования его из главковерхов в главкомы, вдруг преобразился. Он начал посещать митинги, брататься с солдатами. Однако всплыла история с делом Предейна. Чрезвычайная следственная комиссия напомнила ему насилие над совестью прокуратуры.

Ген. Болховитинов бежал с Кавказа. По телеграмме из Тифлиса его арестовали в Ростове, но по телеграмме из Петрограда выпустили. Керенский назначил его командиром 1-го армейского корпуса на северо-западном фронте.

После Октябрьского переворота ген. Болховитинов одним из первых предложил свои услуги военно-революционному совету, а через полгода с небольшим одним из первых же бежал к ген. Деникину. Здесь для проформы его судили, приговорили к расстрелу, расстрел заменили разжалованием в рядовые; потом восстановили в правах и назначили председателем комиссии по оказанию помощи лицам, пострадавшим от большевиков.

Теперь этот генерал, владелец такого пестрого прошлого, спасал Россию в роли военного министра Кубани, вместе с сумасбродным Букретовым и вздорной Радой.