Русская Вандея

Теперь насладились самыми достоверными известиями, почерпнув их частью из газет, частью из штаба Донской армии. На станции стояли поезда ген. Сидорина и оперативной части; в станице разместилось «дежурство»1 и управление начальника снабжений.

В Новочеркасске и Ростове, узнали мы, хозяйничают красные.

Но они не могут перейти Дон, снова освободившийся ото льда на святках.

— Живая сила сохранена, и не все еще пропало! — утешали газеты.

Административная часть штаба армии.

— Все зависит теперь от того, пойдут ли воевать кубанцы, — говорило начальство.

Мы, побывавшие в кубанских станицах, убедились, что кубанцы не пойдут.

В Павловской, забитой донскими и добровольческими учреждениями, мы долго мучились, прежде чем нашли койкакое пристанище. Мне две ночи пришлось провести в одной хате с корниловским знаменным взводом. Душ двадцать мальчишек охраняли полковую «святыню», решительно никому не нужную. Они очень тосковали в тылу.

— Прожились тут почем зря. Можно прямо сказать: профиршпилились. Самогону хорошего здесь, знаете, нету, больше налегаем на спирт. А этот только у фельдшеров и сестер милосердия добываем на обмен. Загнали все золото.

— Как же теперь будете?

— Если на фронт, то две-три удачных атаки, и поправим дело.

— На кого в атаку? Если на неприятеля, то скорее на тот свет отправитесь, чем разбогатеете.

— Атакуют не всегда противника. За что мы кровь проливаем? За буржуев! Добром они ничего на армию не дают. Почему бы изредка их не поатаковать?

Наши газеты писали, что сущность социализма заключается в ограблении имущих неимущими. Если это так, то корниловские солдаты, судя по их же речам, были настоящие большевики.

— Чорт возьми, — возмущался один из юнцов, — что здесь за народ проклятый! Я в три дома заходил, продавал веревку, — хоть бы один подлец купил на счастье. Федералисты сволочи, Бычи! Развратила их Рада.

— Что у вас за веревка?

— Бесценная: веревка от повешенного. Жида раз под Курском вешали, задорный такой. Ему петлю надевали, а он же крыл нашего брата. Угробили. Веревочку-то я припрятал потом. От самого Курска вожу с собой. Не здесь, так в другом месте загоню за дюжину «колокольчиков».

Павловская — родина Быча. «Хведералисты» здесь поработали изрядно.

— Нам ни красных, ни белых, ни зеленых, ни зрелых. Кубань сама по себе. Демократичная республика! — заявляли павловцы.

— Политики, рак их съешь, — иронизировали донцы. — Понимают в политике столько же, как наши кривянские бабы-молочницы. Избаловались, испохабились! Отяжелели от урожая. Буржуями живут. А где слыхано, чтобы буржуй шел на фронт!?

Кубанцы на своем тучном черноземе живут куда зажиточнее донцов.

Гражданская война мало разорила здешний богатый край.

Даже бедняки, воевавшие под знаменами Шкуро и Покровского ради зипунов, теперь поправили свои дела.

Благоденствие и пресыщенность породили неслыханный эгоизм. Несчастье братьев-донцов мало трогало кубанцев. Они не только не выказывали русского радушия, но обнаруживали изумительное хамство. Мы, судейские, например, от них ничего не требовали, кроме ночлега и приветливого слова. А вместо этого часто слышали незаслуженную брань.

— Приехали, хамы, свиньи, объедать нашу Кубань, — вопила дебелая хозяйка-казачка, выгоняя из квартиры нашего смиренного, тихого, деликатного ген. Петрова и нескольких других, вполне приличных офицеров, втиснувшихся было, с помощью администрации, в хорошую хату.

— Что тут за паны явились? Моя хата! Кого хочу — пуштю, а не желаю — не пуштю, — разорялась она, выпятив грудь и воткнув сжатые кулаки в свои бока. — Мы к вам на Дон не лезем. Маруся! тащи сундуки, выноси стол и стулья.

Воинственная баба оставила бедному нашему председателю и его компании голые стены.

Некоторые хозяева, чтобы избавиться от постоя, уходили на целые дни и запирали хаты снаружи. Озлобленные донцы вышибали прикладами двери в присутствии станичных властей.

— Чорту они братья, а не нам. Не надо нам таких братьев, — горячились донцы. — Не стоит и защищать такую пакость. Пусть их проучат большевики.

Я, с группой своих офицеров, остановился, наконец, у казачки-чиновницы, недавно овдовевшей.

— Нам ничего не надо, ничего кроме стен, — предупредил я ее вначале.

— Ну, да, да, да! — раздраженно шептала хозяйка, еще не старая, но нервная женщина. — То вам подай, да другое подай. А я лакейничать не умею. Я вам не какая-нибудь. Мой муж коллежским регистратором служил в Ставрополе. Принесла вас нелегкая на мою голову.

Мы заняли крошечную боковушку. Нервная барыня требовала, чтобы мы громко не разговаривали, ходили на пятках и т. д. Через несколько дней она простудилась и заболела. Так боявшаяся уронить свое достоинство услуживанием нам, она теперь принимала, как должное, когда мы топили ей печку, подавали пищу и даже ссужали деньгами в долг без отдачи.

Наш генерал Л-ев, хватив нужды и горя на походе, плюнул на все и сбежал в Екатеринодар, куда заблаговременно выехала его семья. Командующий армией ген. Сидорин хотел было объявить в приказе о дезертирстве прокурора, но ограничился тем, что назначил меня на его место.

Здесь, в Павловской, беглое всевеликое остановилось на более или менее продолжительное время.

XXV

ВЕРХОВНЫЙ КРУГ

В двадцатых числах января ген. Сидорин отправился в Екатеринодар в своем поезде. Я не преминул воспользоваться случаем и поехал на несколько дней в стольный город Кубани, к которому сейчас было приковано всеобщее внимание.

Сюда хлынули все остатки деникинского государства. Федералисты опять увидели своих старых недругов. Еще в августе, перекочевывая в Ростов, «единоне-делимцы» очень высоко задирали нос и презрительно поглядывали на Кубань, почти уверенные, что, если и явятся когда-нибудь снова в эти места, то только для того, чтобы княжить и володеть.

Судьба сыграла с ними злую шутку. Большевики показали им кузькину мать, к великому злорадству федералистов. Сам Деникин теперь походил на льва, лишенного когтей. Федералисты его уже не боялись.

2 января 1920 года Рада, притихшая было после ноябрьских событий, опять зашумела, загудела, забуянила. «Бычье стадо» подняло голову. Стремительное падение великой и неделимой разочаровало в ней и линейцев, сторонников союза с Деникиным. Они виновно опустили глаза. Рада немедленно восстановила в прежнем виде кубанскую конституцию, измененную в ноябре, и аннулировала распоряжение Деникина об изгнании лидеров черноморской фракции.

Казачьи политики, уже больше не обращая внимания на Доброволию, задались целью образовать свое казачье государство.

«В тылу жизнь приняла уродливую форму. Спекуляция, хищения, зеленоармейцы, дезертиры, — все это переплелось в чудовищный клубок. Мысль об единой народной власти, опирающейся на народ, осуществляется, наконец, в лице Верховного Круга. Эта власть успеет избежать ошибок прошлого и изжить их. Эта власть сможет создать новые армии, снабдить их необходимым, прокормить и устроить жизнь в тылу при ближайшем участии и поддержке всего населения».

Так писала 29 декабря «Вольная Кубань», уверенная во всемогуществе казачьей демократии.

Чтобы не выпустить из своих рук инициативу в деле создания новой власти, с уклоном в сторону казачества, Деникин образовал, вместо кадетского особого совещания, новое правительство, назначив премьером не кого иного, как ген. Богаевского. Безземельный глава донского государства теперь соглашался служить на каких угодно ролях.

Образование этого правительства, в которое вошли многие члены особого совещания, разожгло ярость Рады.

— Все, что будет возможно, чтобы сгладить ошибки прошлого и чтобы избежать их повторения, будет сделано ген. Деникиным, — заявил Раде новый деникин-ский премьер.

— Вон! долой! — вопило «бычье стадо».

— Позор! Неслыханный позор! Донской атаман на ролях деникинского лакея!

— Тоже буфер выискался! Молчал бы, когда бог убил.