Тридцатилетняя война

Кардинал-инфант поспешил отправить мушкетеров в небольшой лесок на самом краю холма, чтобы перекрыть маршрут возможного продвижения противника. Отряд был слишком малочислен, и вечером 5 сентября люди Бернхарда выбили его из леса, завладев важным плацдармом на дороге к Нёрдлингену. Они захватили в плен и майора, командовавшего мушкетерами, доставив его к Бернхарду, ужинавшему в это время в карете и пребывавшему в прескверном настроении. На вопрос о численности испанских подкреплений пленный дал почти правдивый ответ — около двадцати тысяч. Бернхард набросился на него с руганью. По имеющимся у него сведениям, испанцев должно быть не более семи тысяч. Если пленный не скажет ему всей правды, то он его повесит. Майор лишь повторил свой ответ, и Бернхард приказал увести его. Горн, находившийся в карете, в основном молчал. Ясно было, что он еще не определился с решением, и оно зависело оттого, оправдается или нет оптимистическое преуменьшение Бернхардом сил испанцев [1085].

В это время не так уж далеко от них, в ставке имперцев, проходил военный совет. Галлас винил кардинала-инфанта за то, что он послал в лес слишком мало солдат. Принц ответил спокойно: что сделано, то сделано, назад не воротишь.

Затем кузены начали планировать действия на завтра, не особенно советуясь со старшими по возрасту [1086]. Они решили усилить войска на холме, чтобы отразить вероятное нападение на этом направлении. Основной контингент армии должен быть сосредоточен на открытой местности перед городом, немцы — впереди, испанцы — позади, готовые в любой момент оказать поддержку там, где в этом будет необходимость, и отбить любую вылазку из города. Гарнизон города был настолько малочислен и измотан осадой, что вряд ли мог предпринять эффективную атаку с тыла. Принцы имели в своем распоряжении тридцать три тысячи человек — около двадцати тысяч пеших воинов, среди которых выделялись своей выучкой, натренированностью и дисциплиной испанские пехотинцы, и тринадцать тысяч всадников [1087].

Какие бы иллюзии ни строил Бернхард, в численности войск он значительно уступал противнику. Войска протестантов насчитывали самое большее шестнадцать тысяч пехотинцев и девять тысяч кавалеристов и испытывали нехватку практически во всем. Тем не менее для них было принципиально важно освободить Нёрдлинген. Посоветовавшись, Горн и Бернхард пришли к такому заключению: если им сразу же удастся вытеснить противника с холма и самим занять его, то Фердинанду будет трудно удержать позиции перед городом и ему придется отойти. Этим маневром они хотели избежать генерального сражения. Горн на правом фланге должен был ночью выдвинуться к склонам холма, с тем чтобы днем пойти в наступление. Бернхарду на левом фланге предстояло выйти по долине на равнину, встать перед линиями противника и не позволить ему направлять подкрепления на холм. План двух генералов подразумевал их тесное взаимодействие, несмотря на то что они должны были выполнять раздельные и разные задачи. Однако они не учли одно существенное обстоятельство — пояс лесов, все еще зеленых и помешавших им видеть и понимать действия друг друга. Негативно сказалась на проведении операции и подспудная ревность к партнеру, извечный спутник совместных военных кампаний. Конечно, они не предали друг друга в день битвы, но впоследствии взаимных обвинений было немало.

С самого начала все пошло наперекосяк. Горн, а скорее, его офицеры, подпортил скрытность ночной операции. Выдвигаться сначала должны были пехота и легкая артиллерия. Однако авангард потащил с собой повозки и тяжелые орудия, которые, застревая и переворачиваясь на узких грязных горных тропах, так грохотали, что разбудили противника и дали ему время на то, чтобы окопаться и подготовиться к нападению.

К восходу солнца 6 сентября Горн успел подвести войска к склону холма. Он планировал пустить вперед пехоту, а когда она завяжет бои с первыми линиями имперцев, бросить в атаку кавалерию с фланга. Горн решил подняться на вершину, чтобы осмотреться. Один из его полковников, неверно оценив намерения командующего, дал кавалеристам приказ начинать штурм. План Горна сорвался. Конница немного потеснила имперцев, но шведской пехоте пришлось наступать без поддержки кавалерии и под сильным пушечным огнем противника. Однако натиск был настолько мощным и организованным, что имперцы, еще не забывшие Лютцен, стали отходить, бросая свои батареи. Два инцидента серьезно помешали шведам добиться полного успеха. Две бригады шведской пехоты, занимая позиции, сцепились, приняв друг друга за врага. И в разгар наступления посреди войск внезапно взорвался склад пороха, оставленный имперцами.

У кузенов на противоположной стороне поля битвы все складывалось намного удачнее. Как только начался штурм, они взошли на небольшой открытый бугор, откуда могли наблюдать за ходом сражения. Они видели и то, как противник взял холм, и то, как во вражеском войске возникло смятение. Кардинал-инфант сразу же послал испанцев, пеших и конных, чтобы остановить бегство немцев и отбить холм. Горн уже ничего не мог сделать для своей кавалерии, сражавшейся среди беглецов на дальнем правом фланге. Натиск испанцев смял его дезорганизованную пехоту, и в течение часа он потерял вершину холма.

Пехота отошла на прежние позиции. Увидев в просветы между деревьями, как покидают поле боя отдельные кавалеристы Бернхарда, пехотинцы уже запаниковали по-настоящему, и Горн с трудом удерживал их от бегства. Бернхард же действительно вел тяжелый бой на равнине, пушечным огнем не позволяя противнику послать подкрепления против Горна.

До середины дня Горн не прекращал попыток овладеть своим склоном холма, подвергаясь постоянным орудийным ударам кузенов. Он снова собрал кавалерию, бросал поочередно то конницу, то пехоту на позиции испанцев, но безуспешно. Испанские пехотинцы в изощренности не уступали шведам. Когда противник, стреляя, надвигался, они становились на колено, и пули летели над их головами. Пока шведы перезаряжали ружья, они поднимались и делали залп по наступавшим шеренгам. Испанцы похвалялись, что ни разу не промахнулись.

Снова и снова шведы откатывались назад, оставляя за собой убитых. Снова и снова они смыкали ряды и шли вперед. Испанцы насчитали пятнадцать атак. Каждая неудача лишь разжигала желание Горна добиться успеха. Столько солдат уже полегло. Казалось, еще один рывок, и враг будет сломлен. В битве всегда наступает момент, когда кажется, что вот-вот произойдет перелом. И противники бились уже семь часов, окутанные густым, слепящим дымом пушечных залпов.

Все это время Бернхард также безуспешно пытался прорвать линии имперцев перед городом. Венгерский король и кардинал-инфант, отдавая команды с эскарпа, едва успевали закрывать бреши, усиливать слабые участки и обеспечивать неумолкающие орудия боеприпасами. Когда капитан, стоявший между ними, упал, сраженный пулей, их попросили уйти с открытого бугра, но они отказались [1088]. Битва при Нёрдлингене была бы выиграна, наверно, и без их не очень профессионального руководства — за счет численного превосходства, надежности офицеров и высокой подготовленности и дисциплины испанских войск. Однако своим мужеством они заслужили уважение не только своих солдат, но и всей Европы.

В полдень Горн понял, что его люди больше не выдержат, и отправил к Бернхарду посыльного с сообщением о том, что он отходит через долину за его линиями к дальнему кряжу, где остановится на ночь. Швед просил Бернхарда прикрыть его отход.

Имперцы только и ждали этого момента. Вместе с испанцами они хлынули на уставшие войска Бернхарда, ружейные залпы слились с победными воплями «Viva Espana!» [1089]. Бернхард пытался воодушевить своих людей, мчался от одной батареи к другой, обрушивался с ругательствами на измученных пушкарей, обещая послать их ко всем чертям, если они бросят орудия [1090]. Но все было напрасно. В панике его люди бежали, смяв отряды Горна, шедшие в это время по долине. Загнанные лошади падали под своими всадниками. Упал и скакун Бернхарда. Один из его драгун дал ему своего коня, на котором герцог и умчался неизвестно куда. О том, как закончилась битва, король Венгрии рассказывал ночью в своей ставке: «Враг разбежался во все стороны, его и след простыл. Горна взяли, Веймар — никто не знает, жив он или мертв» [1091].