Котовский (Книга 2, Эстафета жизни)

"Конечно, - думал Котовский, - такие кони, как мой Орлик, редко встречаются. С них только рисовать картины. Но вырастут, должны вырасти новые Орлики... а может быть, и не Орлики? Может быть, стальные кони? Бронетанки? Самолеты? Сверхмощные! Сверхскоростные! Ведь техника стремительно идет вперед. И тогда мы, кавалеристы, станем лишь символом, красивой сказкой для воодушевления молодежи..."

Котовский все свои планы, замыслы, размышления, о трудностях, о радости успехов - все это излагал дома внимательной слушательнице Ольге Петровне, Григорий Иванович перед ней развивал мысли о необходимости учебы кавалеристов, о значении стрелкового спорта, о твердом его решении сделать кавалерийский корпус стальным. Отличнейшим! Безупречнейшим!

Григорий Иванович бросал на стол ложку, забывал о супе, который стынет в тарелке, и, вскакивая и начиная кружить вокруг стола, горячо доказывал:

- И он будет отличный, будет безупречный, будет стальной! Ты веришь этому, Леля?

Леля верила. Но она хотела, чтобы муж хоть изредка отдыхал и уж во всяком случае съел суп, пока он еще окончательно не остыл.

- Верю, но высказывай свои надежды не так громко: Гришутка спит.

- И Гришутка у нас будет отличный! Как ты думаешь, Леля?

Сыну исполнилось два года.

- Вот вырастешь - и тебя посажу на боевого коня, - говорил ему Григорий Иванович, - и будешь ты скакать галопом навстречу ветру. Может быть, к этому времени мы уже победим всех врагов? Или еще не победим? Как ты думаешь?

Маленький Гриша смотрел на отца серьезно и внимательно, как будто и в самом деле обдумывал этот сложный вопрос.

Затем начинались игры. Все летело вверх дном в квартире! Григорий Иванович изображал тигров и леопардов, великанов и людоедов, они устраивали показательные бои, маленький Гриша визжал от восторга. Но трудно было решить, кто получал больше удовольствия и кто сильнее увлекался забавами - маленький Гриша или большой.

6

Никогда не покидало Котовского чувство ответственности за судьбу человека. Если Григорий Иванович видел голодного, раздетого, несчастного, обиженного, он страдал, ему было невыносимо зрелище унижения человека. Как можно преспокойно есть, если рядом с тобой умирающий голодной смертью? Как можно безучастно относиться к совершаемой по отношению к кому-то несправедливости?

Ольга Петровна и сама такая и любит Григория Ивановича именно за его порывистость и отзывчивость. Однако добавляет, что все-таки нужны преобразования, а не частная благотворительность.

- Мы говорим, Леля, о разном. Конечно, нужна речная охрана, но если человек тонет - бросайся спасать, а не звонить по телефону в Общество спасения утопающих! Я - советский человек? Значит, я отвечаю за все! За то, что вот этой женщине задержали зарплату. За то, что вырос плохой ребенок. За то, что завод не выполнил план. Какой бы ни был завод, любой, все они мои! Мне стыдно, если что-нибудь плохо. Невыносимо стыдно!

Когда пришел к Котовскому ободранный, босой человек, Григорий Иванович вовсе не из желания покрасоваться схватил и отдал ему свои новешенькие сапоги. Ничто не могло его остановить. Он был гражданином во всей полноте этого слова. Он любил людей, ему нравилась эта смятенная, озаренная солнцем и обвеваемая бурями эпоха. Ведь именно сейчас встало во весь рост убеждение, что самое главное, самое ценное и прекрасное на земле - человек.

Сравнительно легко было разрешить вопрос с жизнеустройством таких людей, как Савелий, Марков, Гарбарь, Криворучко, Белоусов. Но куда денутся, где преклонят головы после демобилизации те бобыли, которые и семью за войну потеряли, и дом у них сожжен, да и все селение исчезло, выгоревшее дотла? Специальности никакой, единственно что они умеют - сеять хлеб, пусть дедовскими приемами, с сохой и лукошком, но все же умеют. Только ведь у них нет и земли! А те, что пришли из Молдавии? Их родина захвачена врагами. Их землю топчут сапоги интервентов. Что делать им? Куда податься?

Григорий Иванович придумал кое-что, но сначала решил посоветоваться с Фрунзе.

Фрунзе выслушал его со вниманием. Григорий Иванович видел, что он одобряет, что ему нравится затея.

- А что? - воодушевился Фрунзе. - Пусть трудятся и вместе с тем пропагандируют новое социалистическое земледелие! По-моему, прекрасная мысль! Только необходимо, Григорий Иванович, так подготовить коммуну, чтобы не оскандалиться на первых же шагах. Вот что. Я поговорю в ЦК, а ты, Григорий Иванович, продумай, подготовь, ты агроном по образованию, все прикинь: что и как, откуда изыскать средства и все такое.

- Средства? - подхватил Котовский. - У меня уже все обмозговано! Средства корпус предоставит, поддержим, пока не встанут на ноги! Главное политический эффект! Вокруг крестьянство, мелкие, единоличные, раздробленные хозяйства - и вдруг коммуна! Все вместе, сообща... Это знаете какое впечатление произведет? Куркули взбесятся, беднота призадумается.

В ЦК одобрили замысел группового трудового устройства демобилизованных бессарабцев. А Котовский уже и место присмотрел: в Подолии, поблизости от городка Тульчина, еще ближе к городку Бершадь.

Оба эти городка ничем не примечательны, если не считать, что в Тульчине при раскопках нашли зубы мастодонта, а под Бершадью в лесу построен заштатный монастырь.

Подолия - цветущая земля. Рекою Збруч она отделяется от Галиции, южнее, за Днестром, лежит Бессарабия. Заливные луга, сады, пасеки, виноградники - вот что такое Подолия. По откосам ее рек рдеет темно-красный кизил. Над лугами жужжат хлопотливые пчелы. Кто же не едал ушицкого чернослива и не курил местных сортов деруна-бакуна и забористой махорки? В Балтском уезде выращивают айву. В Ольгопольском мастерят глиняные горшки и макитры. А в Ободовке, которую Котовский наметил для Бессарабской коммуны, жили колесники, делавшие обода для колес.

Вплотную примыкал к Ободовке холм Кучугуры, где было родовое имение помещика Собанского, ведущего свой род от шестнадцатого века и получившего от папы Льва XIII графский титул. Собанский построил в своем имении дворец - с верандой, импозантным подъездом, с зубчатой башней, - словом, в полном соответствии с родовитостью хозяев. У главного входа во дворец, на видном месте, так, чтобы каждый обратил внимание, прикреплена мраморная доска, на которой золотыми буквами высечено, что дом этот построен Феликсом Собанским в 1763 году и реставрирован Михаилом Собанским в 1840 году для потомства.