Морские были

После обеда он сошел с ума. Размахивая руками, брызгая слюной, он кричал испуганно и визгливо:

- На крыше сидят японские чиновники... Слышите? Они все время упрекают меня. Вот, слушайте, они говорят: "Он ест нашу кашу и пьет нашу кровь!" Они хотят меня убить и каждую ночь советуются об этом с капитаном... Я не поеду в Россию, нет, не поеду!.. Я просился на службу к губернатору, а Михайло Шкаев оденет на меня за это кандалы!..

Моряки терпели это буйство целые сутки, но потом Хлебников сказал ему резко:

- Федор Федорович, стыдитесь малодушия!.. Вашему сумасшествию никто не верит... Не валяйте дурака.

Мичман притих, задумался и долго сидел в уголке, замкнутый и безучастный. Потом он настойчиво стал требовать свидания с губернатором наедине.

6 октября 1813 года к губернатору вызвали всех пленных.

В огромном зале собралась в этот день вся городская знать. Празднично одетый губернатор улыбаясь приветствовал моряков поклоном. В руках он бережно держал какую-то бумагу. Теске почтительно принял эту бумагу и прочитал вслух по-русски:

- "С третьего года вы находились в пограничном японском месте и в чужом климате, но теперь благополучно возвращаетесь; это мне очень приятно. Вы, г. Головнин, как старший из своих товарищей, имели более заботы, чем и достигли своего радостного предмета, что мне также весьма приятно. Вы законы земли нашей несколько познали, кои запрещают торговлю с иностранцами и повелевают чужие суда удалять от берегов наших пальбою, и потому, по возвращении в ваше отечество, о сем постановлении нашем объявите. В нашей земле мы желали бы сделать все возможные учтивости, но, не зная обыкновений ваших, могли бы сделать совсем противное, ибо в каждой земле есть свои обыкновения, много между собой разнящиеся, но прямо добрые дела везде таковыми считаются; о чем также у себя объявите. Желаю вам благополучного пути".

Головнин сдержанно поблагодарил губернатора, и моряки, сопровождаемые прежней охраной, вышли из замка. У двери Мур пытался задержаться, но офицер приказал строго:

- Идите...

Утром пленные были доставлены на "Диану". Шлюпка шла легко и быстро, но и Головнину, и Хлебникову, и матросам казалось, что японские гребцы слишком уж неторопливо поднимают весла.. Стоя на носу шлюпки, Головнин первый уцепился за спущенный штормтрап. Он опустился на колено и припал губами к влажному, пахнущему смолою борту родного корабля...

Уверенно борясь с противными ветрами и штормами, "Диана" шла на север. В морозный день судно прибыло на Камчатку, и моряки сошли на берег в Петропавловске.

Был вечер, и маняще светили им огоньки бревенчатых изб. У казармы солдаты пели песню, и она радостно тревожила сердца...

Мичман Мур задержался на корабле, собирая свои вещи. Уже ночью он сошел на берег и отыскал отведенную ему избу. Три раза приглашали его на общее веселье, но Мур отказался, сославшись на недомогание. Потом он приказал хозяйке накрепко закрыть двери и никого не пускать.

Головнин собирался выехать в Петербург в начале декабря. В дом начальника порта, где он остановился, с "Дианы" были принесены все его вещи и среди них - японские "дневники". Рикорд с удивлением рассматривал эти разноцветные пряди ниток, с многочисленными узелками.

- Диковинный дневник, Василий Михайлович! Неужели вы сможете вот эти узелки читать?

- Без малейшей запинки! Даже с закрытыми глазами, только бы знал, какого цвета нить...

Осторожно разглаживая на ладони цветную прядь, Рикорд проговорил в раздумье:

- Но этот дневник рассказывает только вам... Важно, чтобы он стал понятен и мне, и другим... Вы должны всем рассказать о Японии, Василий Михайлович! Это будет открытием загадочной, запретной страны.

Головнин задумался:

- Я - не писатель... А впрочем, подумаю. Действительно, будет жаль, если забудется все виденное нами... Верно, Петя! Попробую. Приеду в Петербург и засяду за работу.

В дверь осторожно постучали, и на пороге появился Мур. Был он, как в прежнее время, до рейса в Японию, выбрит, причесан, припудрен, аккуратен, с заготовленной улыбкой. Только глаза почему-то немного косили, точно не хотели смотреть прямо, открыто.

- Извините, Василий Михайлович и Петр Иваныч, я... некстати?

- Почему же? Проходите, садитесь, затворник, - пригласил его Головнин.

- Я на минутку, Василий Михайлович. Мне уже значительно лучше...

Головнин рассматривал свой нитяный дневник. Сколько узелков было посвящено в нем Федору Муру! Вот узелок - предательство; второй - клевета, третий - притворство, ложь...

- Ну что же, это очень отрадно, - сказал Головнин, пытаясь угадать причину неожиданного визита. - Климат Камчатки здоровый, и вы, надеюсь, вскоре поправитесь.

- Но мне хотелось бы больше ходить. Просто ходить, без цели, скучно. Я хотел бы охотиться на птиц, здесь неподалеку, на берегу Авачинской губы...

- Вы хотите получить ружье? - спросил Головнин.

Мур улыбнулся:

- Так точно!..

Капитан помедлил и ответил мягко:

- Нет... Если бы вы были вполне здоровы... А вдруг на вас опять накинется ипохондрия? С оружием шутки коротки.

Мичман казался растерянным и огорченным.

- Какая там ипохондрия, Василий Михайлович?! То было в плену, а теперь мы дома! Вы можете дать мне в спутники солдата. Я не нарушу слова... Поверьте, я стал совсем другим...

- А здесь и правда чудесная охота, - заметил Рикорд. - Мур только закалится и отдохнет...

Мичман благодарно улыбнулся:

- Даю слово чести, Василий Михайлович, - в пути, на охоте, я буду послушен солдату, как вам!..

Головнин согласился.

- Я верю вашему слову чести.

Уже через несколько дней Головнин убедился, что его опасения были напрасны. Мур возвращался с охоты с богатой добычей и казался очень довольным. Однако он попрежнему избегал встреч с товарищами по плену и хозяйке приказывал никого к нему не пускать.

Однажды ранним утром, шагая по глубокому свежему снегу вдоль берега Авачинской губы, Мур обернулся и строго спросил солдата:

- А тебе, милейший, не надоело?

Солдат не понял.

- О чем изволите говорить?

- Да вот бродить за мной сторожевой собакой не надоело?

- Наше дело служба. Что начальство приказывает - исполняем...