Британия. Краткая история английского народа. Том 1.

Между тем король выехал из Тауэра навстречу массе эссекских мятежников, расположившихся вне города на Майл-Энде, тогда как пришельцы из Гертфордшира и Сент-Олбанса заняли Гайбери. «Я ваш король и повелитель, — начал мальчик с бесстрашием, отличавшим его поведение в течение всего кризиса, — чего вы хотите?» «Мы хотим, чтобы вы освободили нас навсегда, — закричали крестьяне, — нас и наши земли, и чтобы нас никогда не называли и не считали крепостными». «Я вам жалую это», — ответил Ричард и приказал им вернуться домой, ручаясь за немедленное издание грамот о свободе и прощении. Радостный крик приветствовал это обещание. В течение всего дня более тридцати писцов были заняты подготовкой грамот о прощении и освобождении, и с ними жители Эссекса и Гертфордшира спокойно разошлись по домам.

С одной из таких грамот вернулся в Сент-Олбанс Уильям Грайндекобб и, ворвавшись во главе горожан в стены монастыря, потребовал у аббата выдачи грамот, ставивших город в зависимость от его обители. Но более наглядным доказательством зависимости служили мельничные жернова, после долгой тяжбы присужденные аббатству и положенные в монастыре как торжественное доказательство того, что никто из горожан не имеет права молоть зерно во владениях аббатства не иначе как с согласия аббата. Ворвавшись в монастырь, горожане подняли эти жернова с земли и разбили их на мелкие куски, «точно освященный хлеб в церкви», так что каждый мог сохранить нечто на память о том дне, когда они вернули себе свободу.

Многие из кентцев, узнав об обещании, данном королем жителям Эссекса, разошлись, но тридцать тысяч человек еще оставались с Уотом Тайлером, когда совершенно случайно король Ричард II встретил его на следующее утро, 15 июня, в Смитфилде. Между его свитой и вождем крестьян, подошедшим для переговоров с королем, произошла перебранка, и угроза Тайлера вызвала короткое столкновение, в котором лорд-мэр Лондона, Уильям Уолуорт, поразил его кинжалом. «Бей, бей, закричала толпа, — они убили нашего вождя!» «Что вам нужно, господа? — закричал молодой король, смело подъехав к толпе. — Я ваш вождь и ваш король! Следуйте за мной!» Крестьяне возложили свои надежды на молодого государя: одним из мотивов их восстания было желание освободить короля от дурных советников, которые, по их мнению, злоупотребляли его юностью; и вот они с трогательной преданностью и доверием последовали за ним, пока он не вступил в Тауэр. Мать приветствовала его со слезами радости. «Радуйтесь и хвалите Бога, — ответил мальчик, — сегодня я вернул себе потерянное наследство и королевство Англию». Но все-таки он вынужден был так же, как и на Майл-Энде, обещать свободу и, только получив от него грамоты о прощении и освобождении, кентцы разошлись по домам.

Рис. Смерть Уота Тайлера.

Однако восстание еще далеко не закончилось. К югу от Темзы оно распространилось до Девоншира; были взрывы на севере; бурным движением охватило восточные графства. Шайка крестьян заняла Сент-Олбанс, обезумевшая толпа ворвалась в ворота Сент-Эдмундсбери и заставила испуганных монахов подтвердить вольности города. Джон Литстер, красильщик из Норвича, с титулом короля общин возглавил массу крестьян и принуждал взятых в плен дворян играть роль лакеев и служить ему на коленях во время обеда. Но уход крестьянских армий с их освободительными грамотами вернул дворянам храбрость. Воинственный епископ Норвича во главе своего отряда с копьем в руке напал на лагерь Литстера и одним ударом рассеял крестьян Норфолка; в то же время король с армией в 40 тысяч человек прошел с торжеством по Кенту и Эссексу, всюду распространяя ужас беспощадностью своих казней. В Уолтгеме его встретили предъявлением недавно данных им грамот и заявлением, «что в деле свободы эссекские крестьяне стоят наравне со своими лордами». Но им пришлось узнать цену королевского слова. «Были вы вилланами, — отвечал Ричард II, — и остаетесь ими. Вы останетесь в зависимости, но не в прежней, а в худшей».

Настроение народа выразилось во встреченном королем упорном сопротивлении. Крестьяне Биллерика кинулись в леса и выдержали две жестокие битвы, прежде чем их удалось привести к покорности. Только угрожая смертью, можно было вынудить у присяжных Эссекса обвинительный приговор привлеченным к суду вождям восстания. Грайндекоббу предлагали пощаду, если он согласится убедить своих сторонников в Сент-Олбансе вернуть грамоты, отнятые им у монахов. Он обратился к своим согражданам и мужественно убеждал их не беспокоиться о его участи. «Если я умру, — сказал он, — я умру за приобретенную нами свободу и буду считать себя счастливым, кончая таким мученичеством. Действуйте сегодня так, как вы действовали бы, если бы я был убит вчера».

Но упорство побежденных встретилось с таким же упорством победителей. В течение лета и осени погибло, как говорили, семь тысяч человек — на виселицах или в битвах. Королевский совет показал, что он понимает опасность простой политики сопротивления, когда передал вопрос об освобождении на рассмотрение парламента, собравшегося после подавления восстания; его предложение наводило на мысль о компромиссе. «Если вы желаете освободить и отпустить на волю названных крепостных, — гласило послание короля, — с вашего общего согласия, а король осведомлен, что некоторые из вас этого желают, то он согласится на вашу просьбу». В ответе землевладельцев совсем не заметно каких-то мыслей о компромиссе. Пожалования и грамоты короля, как совершенно справедливо отвечал парламент, юридически не имеют силы и значения: крепостные составляют их собственность, которую король может взять у них не иначе как с их согласия; «а этого согласия, — заканчивал парламент, — мы никогда не давали и никогда не дадим, даже если бы всем нам пришлось умереть в один день».

Глава V

РИЧАРД ВТОРОЙ (1381—1399 гг.)

Все темное и суровое в рассматриваемой эпохе: ее социальная борьба, нравственное и религиозное оживление, страдания бедных, протесты лоллардов изображены с чрезвычайной правдивостью в поэме Уильяма Ленглэнда. Ничто не рисует перед нами так живо ту пропасть, которая в XIV веке отделяла богача от бедняка, как контраст между «Видениями Петра-пахаря» и «Кентерберийскими рассказами». Мир богатства, раздолья и смеха, по которому учтивый Чосер шел с потупленными глазами, как будто в сладкой дремоте, представляется тощему поэту бедняков далеким миром неправды и нечестия. «Длинный Уил», как прозвали Ленглэнда за его высокий рост, родился, вероятно, в Шропшире, где был отдан в школу и принял посвящение в клирики; в молодые годы он переселился в Лондон и зарабатывал жалкие средства для жизни пением на пышных похоронах того времени. Люди принимали грустного клирика за помешанного; горькая бедность развила в нем вызывающую гордость, внушившую ему, как он говорил, отвращение к поклонам перед веселыми господами и дамами, которые разъезжали вдоль Чипсайда разодетые в серебро и меха, или к обмену приветствиями с судебными приставами при встрече у нового дома на Темпле. Мир Ленглэнда — мир бедняков: он описывал жизнь бедняка, его голод и работу, его грубый разгул и отчаяние с напряженным вниманием человека, который ничего, кроме этого, не видит.

Узость, бедность, однообразие такой жизни отражается и в его произведении. Только иногда любовь к природе и мрачная, гневная серьезность придают его поэме поэтичность; здесь нет и следа светлых гуманных симпатий Чосера, его свежего наслаждения весельем, нежностью, отвагой окружающего мира, его художественного понимания даже самых резких контрастов, его тонкой иронии и изящного остроумия. Тяжеловесные аллегории, утомительные монологи, рифмованные тексты Библии, составляющие основу поэмы Ленглэнда, только иногда прерываются проблесками здравого смысла, дикими взрывами страсти, картинами широкого хогартовского юмора. Особенно привлекает в поэме ее глубоко печальный тон: мир выбит из колеи, и тощий поэт, молчаливо шагающий по Стрэнду, не верит в возможность для себя направить его на путь истинный. В самом деле, его поэма охватывает период еще невиданных Англией бедствий и позора: если первый краткий очерк ее появился через два года после подписания мира в Бретиньи, то ее окончание может относиться к концу царствования Эдуарда III, а ее окончательное издание предшествовало крестьянскому восстанию всего на один год.