Витрины великого эксперимента. Культурная дипломатия Советского Союза и его западные гости, 1921-194

Крен в сторону поучительных текстов в противовес экспонированию объектов позволял экономить деньги и гораздо легче поддавался организации, но также представлял собой слишком агрессивную попытку влиять на посетителей выставки. Судя по отчетам, результат мог быть буквально отупляющим, но даже это не исключало возможности диаметрально противоположной желаемому реакции посетителей. Уполномоченная ВОКСа в Лондоне В. Половцева в 1925 году с очевидной гордостью отчитывалась об успехе выставки советского плаката, проходившей в Британском обществе культурных связей: «Непосредственно перед входом, на ярко-синем фоне, оттеняющем красные цвета наших символов…». Она описывала плакаты, посвященные Ленину, кооперативам, труду и здоровью; однако во враждебной рецензии на это мероприятие, опубликованной в «Вестминстерской газете» («Westminster Gazette») и посланной в Москву вместе с другими вырезками, особо отмечались «умилительные» плакаты о необходимости соблюдать чистоту, подтверждавшие только то, что русские «часто не подозревают об элементарных правилах гигиены» ^{613}. В 1928 году советский дипломат, направленный в США, написал аргументированные критические отзывы о не менее чем тридцати выставках, отправленных ВОКСом в США для привлечения внимания к достижениям Страны Советов в различных сферах промышленности, науки и искусства. Каталог жалоб и претензий со стороны этого дипломата был обширным: предметы, отобранные для выставок, зачастую не являлись лучшими экземплярами, доступными в СССР, они были эклектично подобраны и вообще оставались на втором плане по сравнению с диаграммами, статистическими данными, картами и другими печатными материалами. Тексты в США, как и в Европе, оказывались подпорчены плохими переводами на английский язык; коробки и ящики с надписями «Осторожно!» только на русском языке, без перевода, прибывали с разломанным содержимым. Всевозможные достижения назойливо восхвалялись в текстах, но не демонстрировались посредством экспонатов, причем даже советские книжные издания высшего качества и другая советская культурная продукция, способная конкурировать с лучшими западными образцами, были представлены в минимальном количестве. «Пожалуйста, товарищи, не сердитесь на меня за мою оценку присланных вами экспонатов», — оправдываясь, писал этот дипломатический работник в ВОКС вдогонку своей критике ^{614}.

Наиболее амбициозные прогнозы успешного влияния на публику приберегались для крупных международных событий, поскольку впечатляющие результаты были непременным условием достижения одобрения партийного руководства. В случае с фашистской Италией крупнейшие международные выставки-конкурсы, например в Венеции и Монце (пригород Милана) в 1930 году, преподносились как еще более важные, потому что, как заверял сотрудника ОГПУ А.И. Угарова председатель ВОКСа Петров, они являлись единственной возможностью для ВОКСа организовать демонстрацию достижений в этой стране. Ясно выраженные политические темы пронизывали выставки культурных достижений в четырех залах Монцы, позже отправившиеся в Амстердам, включая экспозиции, посвященные пятилетнему плану и коллективизации, культурной жизни в СССР, кино и обладателя гран-при — выставку книжной графики советских художников. Советские организаторы были настроены более чем оптимистично относительно отклика аудитории. Хорошим примером этого может служить 17-я выставка изобразительных искусств в Венеции, посвященная искусству СССР, для которой Петров запрашивал из Третьяковской галереи десять полотен высокого качества, чтобы продемонстрировать современную советскую «действительность». Петров выражал уверенность, что запланированное послание будет воспринято, поскольку на всех подобных мероприятиях, на которых дозволялось присутствовать советским представителям, существовала особенно отчетливая возможность непосредственно донести смысл до публики, тем самым обеспечив, как он выразился, правильный политический и культурно-просветительский эффект. В данном случае единственной подходящей фигурой для представительства на выставке был беспартийный, но пользовавшийся доверием и хорошо знавший итальянский язык историк искусств Виктор Лазарев. Петров подтверждал, что советское участие в выставках и командировка Лазарева были полностью поддержаны ответственными за данное направление руководителями партии, поскольку наверху считали, что данное событие имеет «большое политическое значение» ^{615}.

Однако даже этот неосторожный оптимизм не мог сделать политические цели, которые ставились при подготовке экспозиций за рубежом, более ясными. Хотя одобрение выставок в Италии в 1930 году высшим партийным руководством и облегчалось потеплением итало-советских отношений, организаторы данных мероприятий продолжали делать весьма обтекаемые, а то и просто противоречивые заявления об ожидаемом их воздействии на итальянского зрителя. В одном случае Петров предрекал, что прогулка по советским залам выставки даст не что иное, как иммунизацию итальянской общественности от «многих атак фашистов» на Советский Союз. И в то же время в документе, исходившем от верхов ВОКСа и содержавшем очередной план, как будто в его оправдание отмечался «несомненный интерес» части фашистских лидеров к советской системе, «несмотря на глубокое и непримиримое противоречие [фашизма] пролетарской диктатуре». Более того, уполномоченный ВОКСа в Италии утверждал, что не менее половины итальянского интеллектуального мира настроено антифашистски, и это дало основание Петрову по другому поводу предсказать, что советское государство может помочь воспламениться огню несогласия ^{616}. Другими словами, одни и те же выставки должны были одновременно и соблазнить фашистских идеологов, увлеченных Советским Союзом, и стимулировать интеллектуальную оппозицию фашизму, и убедить итальянскую публику отвергнуть фашистскую критику коммунизма. Во всех этих случаях детальная разработка того, как именно данная презентация будет воздействовать на столь различные иностранные аудитории, полностью отсутствовала.

В ходе советских совещаний по рассмотрению необходимости проведения и планированию выставок никогда не допускалось мысли о том, что послания, адресованные иностранной аудитории, могут привести к результатам, обратным ожиданиям пропагандистов. Среди обзоров, переведенных на русский язык и присланных в Москву, было и изложение благоприятной и даже сентиментальной публикации в газете «Il Popolo di Roma». Сомнительно, что данная статья призвана была послужить политико-дипломатическим посланием советским вождям, поскольку она выражала радостное удивление неожиданно обнаруженным огромным влиянием «нашей» фашистской иконографии на советскую систему. Сходство становилось очевидным при взгляде на снимки марширующих рядов юношей и девушек с поднятыми руками, Ленина посреди огромной толпы (точно как «наш дуче») и, конечно же, на фотопортреты вождей партии, абсолютно аналогичные фашистским во всем, кроме красного цвета и серпа с молотом на заднем плане. Статья заключала: «Можно только удивляться мудрости, с которой идеалы и практическая деятельность Красной Республики демонстрировались на выставке» ^{617}.

Как в политических результатах выставок, так и в отсылаемых за границу печатных материалах отразились пропитанные конспирологией стратегии, дополнительно усугубленные культурным непониманием, отрывочными знаниями особенностей национального контекста и бюрократической некомпетентностью, достигшей новых высот на пике «великого перелома». Результатом овладения тонким конспирологическим инструментализмом (способ судить обо всем сквозь призму про- или антисоветского анализа, напоминающего сведение бухгалтерского баланса) оказались «достижения», отмеченные чрезвычайной близорукостью при анализе западного общественного мнения и попытках влияния на него.