Иоанн Грозный (СИ)

         Напряженность Магнуса веселила царя. Иоанн поднимал цену Старицы. Братьину вотчину отдает принцу за племянницей. Хорош дворец?! Здесь ему  жить да детей плодить.  Магнус поводил плечами, не отказываясь. Не поймут его в Дании, коли осядет он в бревенчатом доме, крытом соломою, среди гусей, куриц и коров. Принц привык к запахам платков надушенных, а не к вони провинциальных хлевов и свинарников. Подавай ему пиры и ассамблеи, где украшенный регалиями гофмейстер торжественным голосом возвестит его явление: Магнус, король  Ливонии, с супругой. Тогда и старший брат Фредерик II Датский подвинется. Не давало покоя Магнусу Фредериково первородство.

         Пили и ели до утра. На зорьке Малюта с Годуновым отвели качающегося государя в покои убиенного брата. Царь лег на широкую деревянную кровать, утонул в перине. Пока царь не заснул Григорий Грязной привел «жену» Географуса, стоявшую на представлении под стрелами. Григорий ее прежде в чулане опробовал, не оплошала бы.

         Яков Грязной стоял на страже у крыльца, довольный, что веселье обогнуло царских невест, не были они призваны пред царевы очи, когда пьяный разгул не мог гарантировать безопасности девичьей чести. Предрассветный холодок заставлял е ежиться, Яков пребывал в  вымученном бодрствовании и думал, не разбудить ли Матвея, спавшего за княжеским крыльцом на охапке сена и обязанного сменить, когда заметил высокую согнутую фигуру, кравшуюся  вдоль плетня с вывешенными на нем после празднества на просох горшками. Яков, на ходу сапогом пнув племянника, с обнаженной саблей пробрался ближе к идущему человеку. Над плетнем он видел плоскую суконную шапку. Низ лица неизвестный замотал платом.

         Матвей сел на соломе, тер заспанные глаза. Вчера принял на грудь винца немало. Чудодейственная мальвазия  стучала в голове, наливала свинцом  непослушные ноги. Поправив съехавшую шапку, Матвей пошел за Яковом. Так они и шли: Грязные с одной стороны забора, кравшийся человек по другую. Он спустился в балку, где некогда разбирались в любовных чувствах царские племянницы с Магнусом, а Годунов с Марфой. Человек остановился, кого-то ждал. Грязные легли наземь, поползли к тонким стволам ивняка.

         От реки шустро поднялся другой человечишка в сером полукафтане без шапки и округло остриженной бородой.

- Ну? – спросил он, подходя к ждавшему.

- Завтра едут.

- Не врешь?

- Как же!

- Путем  каким?

-  Через Волгу и сразу к столице, чтоб миновать болота. В Старице ложный слух пустят, что идут с объездом к Твери.

         Звякнул мешочек с деньгами. Люди расстались. Пришедший сбежал к реке. Скоро послышалось движение челна и скрип уключин. В отплывшей лодке сидели уже двое. Тот, с закрытым лицом, поднялся по осыпи.

- Ты узнал? – спросил Яков Матвея.

- Один – Географус, - шепотом отвечал племянник.

- Другой – казак, не Кривой, который шибко про осаду Астрахани турками плел, а другой, что боле помалкивал… Мало ли Географусу за показ со скоморохами дали, еще денег берет, тать ненасытный!

- Надо бы  Годунову сказать.

- Кто он тебе? – возразил Яков, недовольный Борисом, ведь после того, как доверились тому в истории с Магнусовым письмом, Ефросинья Ананьина оказалась принадлежащей Матвею, будто того то вина..

         Матвей поджал губы: служба  Годунову принесла Грязным немало горя. Оба согласились донести о готовящемся на государя злоумышлении  непосредственному начальнику – старшему голове Грязному.азил Яков.!

                                                         5

         К полудню раскачались, залили вчерашний хмель свежею брагою, помолились, покаялись, получили в соборе отпущение и принялись укладываться в обратный путь. Государь позвал к себе Магнуса и, указывая на Малюту–Скуратова, командовавшего сборами воплем и отмашистым пинком, внушал принцу, что вот тот человек, кому он верит. Предан без лести, не обманет, не продаст. Не он, царь, а Малюта, сам из  Бельских, вдохновил его на расправу с знатными боярскими родами. Минули времена своеволия младших княжеских ветвей, только по-прежнему коренным не следует давать воли, ибо не знают меры. Магнус, Шраффер, иноземные офицеры, опричные головы с сомнением поддакивали Иоанну, раз он так хотел. Жадный глаз высматривал во дворе Евфимию. Ее и сестры нигде не было видно. Рыдали и прятались в девичьих горницах после давешнего унижения.

         Колченогий опричник пронес к телеге  царскую утварь, споткнулся, глаза не продравши, рассыпал из короба блюда да кубки.  Малюта схватил неловкого за загривок, показно проучил. Тумаками отделал харю в кровоточащий блин. Поминал опричную мать пройдохи словами неповторимыми. Царь невнятно заурчал от удовольствия. Уйду на покой, повторил Магнусу, оставлю  Москву Малюте. Пускай правит визирем или первым министром, как там у вас? Магнус скупо подтверждал: приструнить феодалов – дело верное. Сам-то кем был? Принц не позволял себе расслабиться. Он догадывался: неискренен Московит. Иоанн скороговоркой болтал, как пробные камни кидал: чего Магнус высказать сподобится. Держал Магнуса на испытании.

         Похвалы Малюте слышали  и Грязные, и другие начальники. Яков ожидал, что Малюта воспользуется моментом и заявит государю об опасности, ожидавшей в пути, о чем и подсказали воеводе. Малюта хмыкнул, закрутил ус, обрушился на Грязных  за неперепряженных  лошадей, и ничего не сказал. Василий Григорьевич мигнул Якову и Матвею, те тоже  смекнули помолчать бы. Не переменили установленного, не пошли к Годунову.

         Прощай, Старица!.. О малые города русские, соль земли, зачем пригнула ваши гордые шеи пьющая соки столица? Не в вас ли смысл отечества, не под вами ли почва своеобычная? Маковки церквей, стены белые, речки изогнутые под склоненными  ветлами, вы – родина, вы – боль, вы слезы. С вами родиться, вытоптать ноги на скромных лужайках пред  домом родительским, нарадоваться на журавлей в небе, на воркованье голубок в застрехе, надышаться прозрачным воздухом, среди вас  скончаться – нет ли счастья большего? Земля русская, любимая, многострадальная! За что тебя так и эдак? Не заслужила! Не уберегли!

         За сборами Иоанн сидел обочь с сыновьями посередине тройного кресла на крыльце,  клонил  ухо к старицким монахам, выводивших хором Символ Веры, сбивавшихся детей и старцев тыкал тростью. Со дворов же выводили беспокойных коней, рассаживали несших сундучки с узлами, семенивших в длинных платьях царских невест и суетливую их родню по  подводам. Кряхтя, лезли в повозки старые бояре-наблюдатели, везде они за царем с надеждою, не одарит ли, не подтвердит, что есть. Гикая, взлетали в седла за высокие луки опричные ясны соколы. Подтягивали ремни доспехов немцы, варяги, шотландцы и датчане, весь продажный сброд. Покрывали скакунов плотными попонами, тугою кожею наемники-татары, вылетали с задорным свистом за ворота, пугая зевак сверканьем бармиц и ерихонок. Вдруг из уст в уста передали новый приказ: ворочаться! Царь передумал. Завтра с утречка и двинем. Ангел-хранитель продлевал Иоанново царствование.

         Выйдя новою дорогой, Иоанн,  послал вперед лазутчиков. Два пожилых крестьянина ехали молча, остерегались лишнее слово уронить. Василий и Тимофей Грязные скакали подле них, готовые изрубить в куски, если скажется измена, рванут провожатые в лес. Чаща сгущалась, путь делся уже, прорастал меж колеи высокой жесткой  травою. Над тропой дерева сцеплялись дугою, застилали трепетное сияние солнце. Стук и треск от  цеплявшихся ветвей за повозки.

         Встревоженный государь вместе с Малютою проехал к проводникам. Спросили, чего случилось. Впереди лес сгущался, и синяя  испарина тянулась из влажного подлеска. Проводники божились: скоро выйдем на большак.

         Услышали зверей, шедших через лес. Обламывая низкий сухостой, треща валежником, задевая крупным телом о кору дубов и осин, шло вспугнутое обозом стадо. Магнус, давно ждавший проявить себя, поднял руку: рыцари звякнули вооружением, готовые к бою. Московитам была смешна их тревога.