Сталинградский апокалипсис. Танковая бригада в аду

— Иди, приведи ее сюда. Как можно без нежных женских рук обойтись здесь. Чаем хоть напоит. Беги за ней, хоть на руках принеси, — не то серьезно, не то с иронией распорядился он.

Я опять побежал через двор в другой домик. Она и не думала вставать. Как была в шинели и в валенках, так и спала. Я опять стал ее будить, стащил валенок и за ногу притянул к краю нар.

— Гасан-Заде послал, сказал, чтобы принес вас, если не пойдете. Совесть надо иметь. Раненых скоро отправлять, чаем бы напоить их, а вы валяетесь, — не удержался я.

Она что-то пробормотала, оттолкнула меня ногами, какие-то проклятия мне посулила. Она, видно, была пьяна.

— Бессовестная, — распалился я, — не для распутства же вы здесь, делом другим, более нужным заниматься надо.

— Тебе завидно, щенок, — услышал я, — катись отсюда. Видала таких… — Посыпались ругательства, дух которых и бумага не выдержала бы. И ничего не оставалось мне как уйти. Что-то очень неприятное произошло. Зачем же мне надо было вмешиваться в это дело? Пошел бы Иванов ее будить, но послали меня. Я доложил доктору Гасан-Заде, что она не хочет и не может встать. Меня обругала, что будил ее, да так, как никогда до этого не слышал. Он махнул рукой, сказав при этом:

— Эх, доктор, думаешь, я ее подниму, только унижаться. Не я им начальник. Их много кроме меня. Давай заканчивать. Пора тебе ехать. Скоро опять привезут новых.

И мы продолжали обрабатывать раненых, накладывали шины. У многих промокли повязки, и их надо было заменить, ибо все это замерзнет в пути. Раненые просили пить. Санитары разносили кружки с кипятком, с сахаром и сухарями. Некоторых приходилось поить с ложки. Стоял стон, некоторые матерились, что их не берут в перевязочную, один все кричал, почему выбирают других, а не его. Вышел Шепшелев и попросил дать ему и Майе по кружке кипятка. Когда уже закончил обработку раненых, почувствовал, что замерз. Надел шинель. Каково раненым? Им предстоит еще долгий путь, часа на три до ближайшего госпиталя в холодной машине, в мороз и метель.

Подошла грузовая машина ЗИС-5, крытая брезентом. Более тяжелых погрузили в санитарную машину, а остальных в грузовую, и я повез их на юго-восток. Еще не знал куда, но решил держаться направления на Бекетовку. Несколько ближе, но дорога идет вдоль зоны военных действий. Решили с водителем рискнуть.

Путь лежал через населенные пункты Попов, Ягодный. Только днями здесь закончились боевые действия. Вдоль разбитой дороги, несколько расчищенной, разбросана военная техника, замерзшие трупы в серо-зеленых шинелях, припорошенные снегом. Разрушенные и сожженные населенные пункты. Проезжали мимо кладбища немецких самолетов. Местами трупы немецких захватчиков, сложенные в длинные штабеля, горели, а местами тлели, политые соляркой, и издавали вокруг тошнотворный запах горелого мяса и тряпья. Мерзлая земля не могла принять, и несправедливо было бы осквернять ее, советскую приволжскую землю, фашистскими трупами. А их было несметное количество.

Правильно было превратить эту скверну в пепел. Встречались и колонны немецких военнопленных, которые шли навстречу. Наконец-то немцы стали сдаваться в плен. Жалкое зрелище представляли они. Платки и шарфы поверх головных уборов, на ногах у кого что: и сапоги, и валенки, и деревянные ботинки, и тряпье, обмотанное веревками. Радостно было сознавать, что они уже воевать против нас не будут. Вдоль дороги встречали много наших войск, шедших в пешем строю и на транспорте. Стояли готовые к бою зенитные установки. В районе Ягодного пытался сдать раненых в медсанбат какой-то дивизии, но их не взяли. Сказали, что своих сами отправляют, так как должны менять место расположения. И рекомендовали везти в Бекетовку. Раненный в грудную клетку скончался в дороге. Другому раненому в пути пришлось наложить жгут на бедро, так как повязка на голени сильно пропиталась кровью. В дороге один раз распустил ему жгут, чтобы не наступило омертвление конечности, что не исключалось при таком холоде.

Меньше чем за три часа после выезда прибыли в Бекетовку. И еще ушло с полчаса, пока удалось раненых сгрузить в хирургический полевой подвижной госпиталь. Раненые окоченели, возможно, и получили дополнительные обморожения, что выяснится потом. Пока сдавал раненых, стало темнеть. Здесь меня и водителя накормили горячей кашей, напоили хорошо заваренным чаем с белым хлебом, и, подкрепившиеся и отогревшиеся, мы по той же дороге двинулись в обратный путь. Около полуночи прибыли в Цыбенко. Узнали, что наша бригада во взаимодействии с другими частями овладела населенным пунктом Кравцов и ушла в направлении разъезда Басаргино.

Я с водителем, не снимая шинели, в шапках забрались на нары и завалились спать. До утра осталось мало времени, и неизвестно, удастся ли использовать для отдыха эти несколько часов. Сражение продолжалось и ночью.

Видно, только заснул, как нас всех разбудили. Опять приехал Джатиев и приказал срочно грузиться — едем в новое место расположения — в район разъезда Басаргино. Трудно было вставать, оторваться от нар, но через пяток минут были уже при деле. Кабины машин были заняты и я сел в санитарную машину, меньше здесь продувало. Я сел на скамейке между Майей и Ниной.

Ладна со мной не разговаривала. На какой-то вопрос ответила резкостью, и я не стал больше обращаться к ней. Майя спросила меня на одной остановке, когда вышли из машины, что произошло между нами. Я ей кратко рассказал. «Зря задевал ее, — заметила Майя, — она с виду добродушная, но может жестоко отомстить».

За мной заехал мой командир роты Михайловский. Сказал, что договорился с командованием и забирает меня в роту. Там многие с травмами и обморожениями нуждаются в медпомощи.

Попрощался с коллегами из медсанвзвода. Залез в кузов, и меня пошло трясти по ухабам заснеженной степной дороги. Вскоре приехали в расположение нашей выездной группы технического обеспечения. К нам присоединилась часть ремонтников в составе одной летучки и бортовой машины. Им предстояло пополниться запчастями и получить продукты. Наступательный порыв наших войск несколько упал. Нужны пополнения. Мы все, в том числе Дрозд, Ген, Саркисян, Король, Кругляков, возвращались к себе в Варваровку. Битком набились в летучку, кое-как притерлись, пристроились. Было очень тесно, скоро стало жарко. На ходу топилась железная печурка. Стали стаскивать шинели, шапки. Все это надо было куда-то деть. Как-то надо было уложить и ноги в валенках, ибо на полу и на полках были ящики, железяки. Постепенно в пути утряслись. А снаружи мороз достигал градусов двадцати пяти.

Шли по местам проходивших недавно боев. Восточнее разъезда Басаргино располагался аэродром противника. Проезжали мимо. Много черных силуэтов с белыми крестами четко выделялись на снегу. Казалось, что все эти «юнкерсы», «мессеры», «фокке-вульфы» вот-вот взлетят со своим смертоносным грузом. Но это было кладбище немецких самолетов, многие и не поврежденные, но без горючего. Вдоль дороги лежало много раскуроченной военной техники, вражеской и нашей, встречались и груды замерзших трупов врага. Вся дорога была в выбоинах, и нас качало и подбрасывало в машине.

Мне освободили тот же домик, в котором располагался раньше. Топилась плита. Попросил красноармейца к себе в помощники. Наколол он дров, разогрел воду на плите для ванночек, а я стал оказывать медпомощь личному составу. Ходили ко мне до и после ужина. Многие были с гноившимися, долго не заживающими ссадинами, фурункулезом и немало с обморожениями. За весь этот период личный состав не мылся. Старшина роты сказал, что выдал несколько дней назад всем чистое белье, а грязное сдал на бригадный склад для дезинфекции и стирки. Распорядился выдать всем прибывшим чистое белье. И я получил новое белье, простое и теплое. В медпункте на плите согрел ведро воды и над тазиком помыл голову, затем помылся до пояса, а потом и ниже. Испытал очень приятное чувство от помывки, от свежего белья, от того, что среди своих. После многих дней наконец-то разделся до белья и лег в свой ватный конверт спать. Какое я испытал блаженство…