История инквизиции

У короля преобладало, несомненно, чувство жадности, и в инквизиции он видел удобное средство спокойно ограбить, при помощи церкви, своих наиболее состоятельных подданных. Что касается папы, то он мог только сочувствовать развитию трибунала, основанного искони на самых любезных папству принципах и предназначенного применять их во всей их неприкосновенности.

Единственное препятствие, которое оставалось устранить, заключалось в отказе Изабеллы, жены Фердинанда и королевы Кастильской, которая колебалась допустить инквизицию в свои собственные владения, куда она до сих пор еще не проникла.

Чувство гуманности заставляло ее отрицательно относиться к кровавому трибуналу, жестокости которого уже успели привести в ужас всю Испанию, и ее природная честность внушала ей угрызения совести относительно конфискаций имущества, следовавшими за каждым постановлением Сант-Оффицио.

Духовник ее, доминиканский монах Томас де Торквемада, который среди множества других палачей заслужил особенную известность и был особенно ненавидим, разрешил наконец ее сомнения.

Он доказал королеве, что религия предписывает ей способствовать инквизиции.

Как только ее согласие было получено папским нунцием, были назначены два главных инквизитора, для утверждения инквизиции в Севилье. Но там, как и всюду, где они появлялись, инквизиторы наткнулись на общее народное недовольство, и потребовались неоднократные приказы короля и королевы, прежде чем посланники Сант-Оффицио смогли набрать необходимое число лиц и заручиться от гражданских властей необходимой для вступления в должность поддержкой.

Даже королевские приказы в течение долгого времени исполнялись самым поверхностным образом.

Поэтому не подлежит сомнению, что испанский народ не имел никакого предрасположения или склонности приветствовать у себя инквизицию или поддерживать ее в ее гнусной деятельности и что он лишь поневоле терпел ее.

Если позднее сопротивление и исчезло и нравы народа изменились, то лишь потому, что инквизиция своим террором и человеческими жертвами способствовала извращению умов, зачерствению сердец.

Невежество, фанатизм и жестокость развились под ее влиянием; смерть и ссылка угрожали упрямцам и всем, проявлявшим хоть какую-нибудь активность и великодушие.

Инквизиция поработила испанский народ и довела его до такого состояния ничтожества и упадка, до которого обычно доходят самые великие народы, когда они становятся добычей монархического деспотизма и религиозной тирании: но отнюдь неправильно утверждать, что на инквизиции отразился характер испанского народа.

Те историки, которые это утверждают, клевещут на порабощенную нацию. Всюду, где бы ни утвердилась инквизиция, она в той же степени притупила бы народные массы, везде бы убила человеческую мысль, всюду воздвигла бы те же костры, учинила бы те же пытки, пролила бы те же потоки крови, совершила бы те же преступления против совести и свободы.

Испанцы не сумели, как другие более счастливые народы, избавиться от нее.

В этом их единственная вина.

Как только инквизиторы утвердились в Севилье, все перешедшие в христианство евреи поспешили эмигрировать во владения герцога Медина-Сидониа, маркиза де Кадикса, графа д’Аркаса и других вельмож, куда не успела еще проникнуть судебная власть Сант-Оффицио.

Томас де Торквемада, который был только что назначен на должность великого генерал-инквизитора, не желал так легко выпускать из рук свои жертвы. В прокламации от 2-го января 1483 года было объявлено, что все эмигранты будут немедленно и исключительно вследствие самого факта эмиграции признаны еретиками.

Больше того, всем феодальным властелинам Кастильского королевства, на землях которых мараны надеялись найти убежище, было приказано «под угрозой отлучения от церкви, отнятия всех владений и потери должностей, арестовать всех беглецов и под эскортом отправить в Севилью, а на имущество их наложить секвестр».

Приказание было исполнено, тюрем оказалось недостаточно, чтобы вместить всех заключенных.

За этой прокламацией последовал «эдикт милосердия».

Согласно этому эдикту, всем добровольно покаявшимся отщепенцам присуждалось сперва незначительное церковное наказание, а затем даровалось помилование.

Им было также обещано, что их имущество не будет конфисковано.

Многие из маранов, введенные в заблуждение этой лицемерной милостью, попались на удочку и добровольно выдали себя.

Они тотчас были заключены в тюрьму и избегали пыток лишь при условии выдачи имен и мест жительства всех известных им отщепенцев, даже таких, о которых они только слышали.

Таково было «милосердие» инквизиции, и если она соглашалась отпускать на свободу виновного, то лишь потому, что эта единичная жертва выдавала ей сотню других.

В деле пролития крови она руководствовалась приемами ростовщичества, а к жизни и чести граждан применяла пословицу: «Не потеряешь — не приобретешь»!

«Эдикт милосердия», о нет! — поистине это был эдикт доноса!

Другой эдикт, менее лживый, чем первый, также опубликованный генерал-инквизитором, представлял список различных случаев, когда доносить приказывалось под угрозой смертного греха и отлучения.

Он содержал в себе, примерно, тридцать статей, перечисляющих все действия и слова, которые следовало считать «доказательствами иудейства».

Эти доказательства были до такой степени двусмысленны или нелепы, что достаточно привести лишь две таких статьи, чтобы читателю стало ясным на чем держалась жизнь во время владычества святой инквизиции.

Статья 4-ая: «Будет считаться отступником всякий новый христианин, совершающий шабаш, что будет исчерпывающе доказано, если в день шабаша он будет одет в более чистые, чем обычно, белье и одежду; если положит на стол чистую скатерть, и если накануне с вечера у него не будет гореть очаг».

Статья 13-ая: «Будет также признан отступником тот, кто выступит с надгробным словом или будет читать молитвы по усопшем».

Таких, повторяю, существовало тридцать пунктов, и достаточно было либо в известный день переменить рубашку, либо в горе своем обратиться к близкому усопшему, чтобы тотчас же стать подозрительным в глазах инквизиции, и быть отправленным на ауто-да-фе.

При таких обстоятельствах несчастным жертвам было не избежать Сант-Оффицио.

Их было множество.

Через четыре дня после утверждения инквизиции в Севилье шесть человек было уже сожжено.

Еще семнадцать, через несколько дней, претерпели ту же участь, и в течение месяца двести девяносто восемь новых христиан были приговорены к сожжению, а семьдесят девять были обречены на бессрочное тюремное заключение.

Цифры эти относятся к одному только городу — Севилье!

В тот же период времени в разных других провинциях более двух тысяч маранов взошло на костер.

Было сожжено еще большее количество изображений отсутствующих, т. е. тех, которым удалось спастись бегством. И семнадцать тысяч было подвергнуто различным церковным наказаниям.

Итак, в шесть месяцев, в одной единственной провинции, инквизиция подвергла различным наказаниям двадцать пять тысяч несчастных!

Среди лиц, сожженных живыми, было, конечно, немалое количество богачей, имущество которых перешло в казну.

Оно становилось достоянием королевства, ибо королевская власть, поддерживаемая церковью, ставшей ее сообщницей, делящая с ней все поровну, дошла в Испании до степени обыкновенного, неприкрытого разбоя и грабительства, лишенного стыда и совести.

Эти короли получили благословение папы и носили титул «католических».

Изабелле II, по приказанию которой расстреливали либералов, папа Пий IX еще недавно пожаловал золотую розу [10].

Ныне, когда королева не может больше подписывать смертных приговоров, он молит Бога об этой благочестивой королеве, которая отправляла протестантов на пытку, но никогда ни в чем не провинилась против церкви.

Но вернемся к Севилье.