Радости жизни

...Ночью ко мне приходят ненаписанные рассказы, и я говорю им: кыш! Что толку приходить? Не написала - и уже не напишу: их больше, чем меня. Этот дисбаланс занимает мысли в моменты тупой кухонной деятельности или у стекла троллейбуса, что в самом конце, где жизнь видится как бы назад-вперед и очень соответствует жалостливому состоянию души. Скорей всего я вычеркну слово "жалостливому". А может, оставлю для будущей реакции в ближнем зарубежье моей родины, где дошкольная подруга, разгребая навоз на огороде, скажет своей внучке: "Помнишь тетю, у которой мы были в Москве? Она до сих пор из себя корчит". Подумав, она вполне может сказать: "Крест, святая икона! Чего ей в жизни надо? Какой жалости? Мужчины всегда были при ней. Не скажу какие, не скажу, но зарплату носили. Она что - с огорода кормилась? Все обещает написать про наше с ней детство. Вот посмеюсь так посмеюсь". Тут она задумается, моя подруга. Ее голубые чуть навыкате глаза остановятся, и сама она застынет с вилами, пока внучка не закричит: "Бася! Ты что?" Подруга тихонечко всхлипнет, но мысль, которую держала в замирании, скажет громко, чтоб и в соседнем огороде, и что по-за ним слышали. Важная мысль. "Если она про меня что-то напишет, я ее сама этими вилами". Тут у нее так кучеряво взрыхлится навоз, что придется вытирать подбородок подолом, и на этом простом деле она уйдет от меня надолго, до зимы, когда закрутит наконец все банки, почувствует пустоту, захочет позвонить, но вспомнит, сколько теперь это стоит, разозлится на меня же, потому что, когда все это началось, я ее уверяла - как это хорошо и правильно, и не пристало ей больше всего гордиться своей однокурсницей, которая всю жизнь работает экскурсоводом в Музее Ленина, кандидат наук и прочая. "Собой гордись, - говорила я ей. - Собой". Но все, как выяснилось, набрехала. При эпохе ленинского экскурсовода моей подруге было лучше.

Впрочем, это получается рассказ про подругу, а я о ней уже писала хватит с нее - и даже вил в бок избежала. Когда она прочла рассказ, она себя не узнала. "Это надо же! - сказала. - Быть такой верной одному. Малохольная какая-то! Верить! В этой жизни! Честно скажи: это у тебя такое было?" - "У меня", - ответила я, хотя до этого вся дрожала, не обидится ли она, что я рассказала ее историю. "Ты сроду простодырая, - покачала она головой. - Прости, Господи, но ты хоть и умной числишься, а дурости у тебя процент выше. Я тебя сразу узнала, с первой строчки".

С тех пор я не боюсь писать о самых близких мне людях - никто себя не узнаoт. Понятие о себе - вещь таинственная и непознаваемая. Я точно знаю, мы - земля незнакомцев. Мы притворяемся, что знаем друг друга.

И мир непознаваем. Мне все больше это нравится. Раньше мечтала "дойти до сути", теперь - не хочу. Опять же как сказала бы подруга: "Тебе бы все блукать в потемках".

Блукатъ - бродяжить. Замечательное умственное дело. Лучше - нет. Никто никого не знает, никто ничего не знает. Истина не там, где мы.

К чему это я все? К тому, что приходят рассказы