История Венгрии. Тысячелетие в центре Европы

Впрочем, несмотря на остроту научной мысли и эрудированность Берзевици, вполне объективно оценивавшего степень отсталости страны, его мрачным прогнозам все же не суждено было сбыться. Жизнь Венгрии оказалась более сложной и менее предсказуемой. Все очаги нового, столь трепетно охранявшиеся сторонниками реформ Иосифа от того, чтобы не погаснуть окончательно, едва приметно разгорелись и усилились среди окружавшего их болота. Бюрократический абсолютизм Франца I часто выглядел угнетающе дилетантским и бездарным, как ни странно, именно потому, что не мог соответствовать требованиям ускоренного общественного развития. Во время правления Франца I как бы ни с того, ни с сего началось всестороннее развитие социального организма, стали ускоряться процессы в экономической, политической и духовной сферах его жизнедеятельности. И хотя это ускорение в европейском масштабе было более, чем скромным, ни Венгрия, ни какой-либо другой регион Центральной Европы никогда прежде не знали таких темпов роста. Для состоятельной и предприимчивой части венгерского дворянства, составлявшей примерно одну пятую от более, чем полумиллионного знатного сословия страны, этот процесс явного ускорения мог служить доказательством истинности и полезности либеральных ценностей. Но даже тем дворянам, кто был вынужден дополнять свои скромные доходы или вообще зарабатывать на жизнь собственным трудом — содержать гостиницы, заниматься перевозками, а подчас даже сапожным делом или возделыванием земли, — идея «равных возможностей» или же перспектива «карьеры, достигаемой лишь усердием и талантом», уже не казались столь отталкивающими. Без сомнения, задача убедить массы мелкопоместного дворянства отказаться от единственного их достояния — классовых привилегий, чем они в основном и отличались от крестьянства, — была необычайно сложной. Они никак не хотели верить, что отмена системы привилегий лично им принесет больше пользы, чем вреда. И все же, несмотря на то, что большинство дворян поддавалось манипуляциям со стороны правительства, по крайней мере, часть из них удалось привлечь в лагерь сторонников либеральной программы с ее требованиями равенства всех и каждого перед законом, свобод и прав граждан, представительной, ответственной перед избирателями власти.

Что касается миллионов крестьян, то, конечно, новоиспеченный выпускник какого-нибудь немецкого университета мог быть потрясен, подобно Тешшедику в 1767 г., столкнувшись с их «глупостью, безразличием, суевериями и предрассудками» вместо ожидавшейся пасторальной идиллии. Уровень жизни венгерских крестьян к концу XVIII в. едва ли вновь достиг той отметки, на какой он находился в самом начале XVII в., перед всеобщим упадком. Хотя почти 60 % крестьян на пороге XIX в. не имели собственных наделов, в целом, их быт стал понемногу улучшаться: при строительстве домов начали учитывать и удобство, и красоту жилища. Около 20 % материально обеспеченных крестьян, по-видимому, были грамотными, что позволяло им не только читать религиозную литературу или приключенческие и готические романы ужасов, которые можно было купить на любом крестьянском рынке, но и делать расчеты, необходимые в частном предпринимательстве. Преступность в венгерской деревне начала XIX в. выросла не потому, что молодежь убегала из дома, опасаясь вербовщиков, а по причине роста благосостояния населения — появилось что грабить. Десятки тысяч деревенских парней, не сумевших избежать призыва в армию, вернулись домой совершенно другими людьми — их кругозор значительно расширился за то время, что они строем шагали по Европе, пройдя ее всю вдоль и поперек. Иногда они даже удостаивались высоких воинских званий, как, например, доблестный óbester (полковник) Йожеф Шимони.

Продуктовый бум военного времени и относительный избыток денежной массы побуждали помещиков не только ремонтировать, украшать свои сельские особняки и приобретать «предметы роскоши» (например, для обновления гардероба, прежде собиравшегося несколькими поколениями предков), но также делать инвестиции в развитие сельского хозяйства, промышленности, средств связи и транспорта. Несмотря на то, что первая паровая машина на Европейском континенте была установлена на шахте Северной Венгрии в 1722 г., а в период правления Иосифа II наметился значительный рост числа индустриальных предприятий, механизация венгерской промышленности по-настоящему началась лишь с 1800-х гг., когда магнаты, иногда в сотрудничестве с нарождавшейся буржуазией, пошли на решительные преобразования в текстильной, сталелитейной и кожевенной отраслях. К началу 1840-х гг., когда объем промышленного производства в стране вырос в четыре раза сравнительно с временем Иосифа II, а численность рабочего класса достигла примерно 30 тыс. человек, во всех важнейших отраслях промышленности работало по одному-двум заводам, оборудованным по последнему слову науки и техники. Однако в стоимостном выражении вся продукция венгерской промышленности составляла лишь 7 % от стоимости валового промышленного продукта всей империи Габсбургов (которая, в свою очередь, по уровню индустриализации очень сильно отставала не только от Великобритании или Бельгии, но даже от Франции).

Пока основные отрасли промышленности оставались в руках магнатов, а самая прибыльная торговля (например, рынок зерновых) — у «греков» (выходцев с Балкан), позднее — у еврейских купцов, социально-политический вес класса бюргеров не соответствовал даже его собственной малой численности. Население свободных городов к началу 1840-х гг. достигло примерно 600 тыс. человек, т. е. по численности сравнялось с дворянством, однако лишь одна треть горожан была занята в коммерции или на производстве. И все же рост населения городов существенно опережал общий прирост народонаселения страны, что видно при сопоставлении с данными переписи, произведенной при Иосифе II. В городах наблюдался строительный бум, особенно в Пешт-Буде, как в то время стали называть города-близнецы, подчеркивая пусть официально еще не признанную реальность того, что они образовали единый общий центр страны, хотя основная масса правительственных учреждений по-прежнему оставалась в Пожони, где проходили заседания государственного собрания. Достигнув совокупной численности в 150 тыс. жителей, Пешт-Буда отнюдь не случайно стал столицей Венгерской революции 1848 г., а его внешний вид начал обретать изысканную красоту. К этому времени в нем уже велись работы по созданию системы канализации, были разбиты парки и скверы, а на окраинах появились роскошные особняки и виллы. Почти половина городских улиц была покрыта брусчаткой и оборудована освещением.

Процедура созыва и начала работы государственного собрания 1825–27 гг. после 13-летнего перерыва вовсе не означала, что политика правительства резко изменилась и неопределенные полномочия венгерского парламента оказали воздействие на жизнь страны. Ныне историки связывают наступление «эпохи реформ» лишь с началом 1830-х гг. Что касается повестки дня государственного собрания, то двор рассчитывал, что депутаты основное внимание уделят проблемам налогообложения, а также утверждению проектов, разрабатывавшихся в парламентских комиссиях в 1790–91 гг. Депутаты же намеревались обсуждать злоупотребления властей, в течение тринадцати лет практиковавших незаконные поборы и открыто нарушавших венгерскую конституцию. Венгерское государственное собрание не знало практики количественного подсчета голосов. Любой вопрос на нем обсуждался и как бы «взвешивался» до тех пор, пока то или иное решение не получало одобрения явного большинства, становясь, таким образом, «взвешенным» решением. Поэтому в обеих его палатах столь велико было значение влиятельных группировок, способных уговаривать массы. Все влиятельные группировки, представленные на государственном собрании 1825–27 гг., преследовали одну-единственную цель: защиту конституции. Поэтому они требовали принятия законов, гарантирующих обязательный созыв собрания не реже одного раза в три года и право комитатов на свободное общение друг с другом, а также предусматривающих наказание должностных лиц за антиконституционные меры. В результате словесных баталий стороны вновь пришли к компромиссу: законы, принятые в 1790–91 гг., были объявлены имеющими силу (австрийский двор отказывался от управления с помощью указов), а делегаты проголосовали за налоги, в сумме почти ничем не отличавшиеся от требуемых Веной. Собрание отвергло любые попытки облегчить налоговое бремя крестьянства, тогда как правительство отказалось обсуждать вопросы торговли и таможенных сборов, равно как и законопроект о параллельном использовании венгерского и латинского языков в судебных кодексах и уставах.