Другое небо (Ложные стереотипы российской демократии, Анализ Чеченского кризиса)

В диспансере меня навестили муж и жена -- артисты Якутского театра, а после операции -- Елена Санникова и Юрий Бадзьо. Елена Санникова была в политической ссылке в Томской области до января 1988 года, а Юрий Бадзьо находится в политссылке в Якутии, в поселке Хандыга, он летел через Якутск на Украину -- навестить больную мать (ему это разрешили). Я видел их впервые, мы поговорили, сфотографировались.

Вернувшись в Намцы, я узнал, что ко мне в квартиру подселили недавно освободившегося из заключения Ивана Даниловича Сидоренко (он сидел за то, что ударил ножом в живот своего собригадника). Квартира состоит из двух комнат, дверей в комнатах нет, в одной комнате живу я, в другой Сидоренко. Сосед оказался алкоголиком, напивается и ночами горланит песни, включает на полную громкость приемник, а в трезвом состоянии борется со мной тем, что выключает свет во всей квартире (выкручивая предохранительные пробки) -чтобы я не смотрел телевизор, не читал и не писал. Все оттого, что я мешаю им пить (к нему ходят его собригадники пить водку). Уже дошло дело до физических столкновений: я вытолкал друзей Сидоренко из квартиры, а когда он за них вступился, то начал выталкивать и его (они все были пьяные). Сидоренко заявил мне, что выживет меня из квартиры. Я написал заявление в сельсовет, в милицию, в прокуратуру: требую выполнения постановления комиссии райисполкома от 16 сентября 1987 года о предоставлении мне отдельного жилья. Прокурора я спросил: "Чего Вы ждете?" Прокурор сделал вид, что пошутил: "Ждем, пока один из вас окажется в больнице, а другой в тюрьме".

7-го октября 1988 года, в день конституции, я вышел на улицу с плакатом, на котором написал:

"Я требую расселения с подселенным ко мне алкоголиком, уголовником и провокатором!

Я требую выполнения постановления комиссии райисполкома от 16 сентября 1987 года о предоставлении мне отдельного жилья! Я требую предоставления мне работы по специальности! Право на жилище! Право на неприкосновенность жилища! Право на работу по специальности! У вас эти права только на бумаге. Я добиваюсь их осуществления на деле".

Стоял я около часа, подошло человек двадцать, читали, обсуждали, интересовались подробностями. Сидоренко по-прежнему в квартире. Прокурор по-прежнему ждет, когда "другой" сядет в тюрьму. Мне как всегда (как во время следствия, как в Чистопольской тюрьме) создают условия и ждут. Если даже взрыва не будет, то хорошо уже одно то, что я нахожусь в состоянии психологического дискомфорта, хорошо, что взрыв грозит непрерывно, хорошо, что я отвлекаюсь от решения проблем страны на решение проблем квартиры. Что ж -- все это меня действительно отвлекает, но все это ведь одно и то же -борьба с враждебным человеку государством.

Сидоренки их устраивают, а Мейланов -- ну никак!

Намцы -- маленькое сельцо, местное население почти не говорит по-русски, почти все силы их отняты решением задачи как выжить. И все-таки многие из них заговаривают со мной на улице, в магазине -- спрашивают, как я живу, интересуются моими оценками происходящего в стране. Я предложил райисполкому проводить в сельском клубе политические беседы, мне предложили обратиться в райком партии, в райкоме секретарь А.Петрова сказала, что деятельность клуба под контролем партии и дать мне возможность в клубе беседовать с людьми компартия никак не может.

В конце августа ст. л-т милиции Кривошапкин явился ко мне с сообщением, что меня приглашают в райком партии по вопросу о работе. На следующий день мы с ним приехали в райком и имели беседу с секретарем А.Петровой. Она вызвала заведующего районным отделом народного образования Н.Ф.Иванова и сообщила мне, что, как я и требовал, мне предоставляется возможность работать учителем математики в Намской средней школе. Заврайоно Иванов подтвердил это сообщение и сказал, что отдаст распоряжение директору школы -- мне, мол, остается только обратиться к последнему. Я обратился к директору, и он сказал мне, что вакансий у него нет. Такие вот игры.

Я дописываю это письмо 7-го ноября 1988 года, почти через месяц после того, как начал его. Столько всего было! Сидоренко, напившись, завел в квартиру собаку (ночью), я слышал, как он науськивает ее на меня: "Взять его! Взять его!" Я написал -- уже которое! -- заявление в милицию и в прокуратуру -- каждое на десяти страницах. Никакой реакции. Наконец, 24 октября Сидоренко, выпив, решил со мной разобраться: "Чего ты все пишешь? Ты на кого пишешь? Да ты знаешь, кто я? Ты знаешь, за что я сидел? То же будет и с тобой. Хватит! Сейчас я с тобой разберусь!" Света в квартире не было, я читал при свете свечи. Он вторгся в мою комнату, я вытолкнул его, он дернул меня одной рукой и усмехнулся: "Ты слабый..." Я ответил: "Да-да я слабый, но меня мои возможности вполне устраивают, иди отсюда". В завязавшейся драке Сидоренко потерпел поражение, он бросился в сельсовет, оттуда вызвали милицию и увезли его в Верхневилюйск, там хирург дал ему справку о том, что ему нанесены легкие телесные повреждения, на следующий день он подал на меня в суд, и судья возбудила против меня дело по 112-й статье -- "нанесение легких телесных повреждений", теперь мне грозит новое заключение сроком до года. Самое забавное -- Сидоренко по-прежнему живет со мной в одной квартире! Правда, теперь он стал шелковым.

Обратившись сначала к государству с требованием обеспечить мне право на то, что имеют и птица, и зверь -- место, где можно отдохнуть, побыть в уединении, я затем сделал достоянием гласности происходящее в моей квартире и только потом отстоял свое право на гнездо, на нору сам.

Я ведь занял эту, год как пустовавшую, со сломанной печью квартиру для того, чтобы жить одному, независимым ни от кого, чтобы избавиться от соседей-алкоголиков, чтобы избавить себя от провокаций. Но нет, -- вселили с милицией ко мне соседа. Противочеловечное государство не оставляло надежды уже в ссылке сломить меня, научить сживаться с несвободой, научить терпеть унижение личного достоинства. Но, как и в Чистопольской тюрьме, мне удалось исправить мир собственными силами...

Я потребовал приобщить к материалам дела копии моих заявлений в сельсовет (3 штуки), в милицию (2) и в прокуратуру (1), плакат, с которым я выходил 7-го октября, я позвонил в Москву и попросил передать иностранным корреспондентам мое приглашение присутствовать на моем процессе.

Позавчера и вчера я заготавливал с бригадой Сидоренко (и с ним самим) лед на зиму. Бензопилами они резали лед на Вилюе, потом здоровенные плиты льда трактором вытягивались на берег, на берегу разбивались на куски и руками грузились в машины. Я участвовал в вытаскивании льдин на берег (надо было поддевать льдину жердями, чтобы она не подламывалась при вытаскивании трактором) и в погрузке льда на машины. Впервые за девять лет я работал физически, да на такой тяжелой работе, да на морозе в 300С. В бригаде только Сидоренко украинец, остальные татары, все приехали на Север зарабатывать деньги, оплата труда тут такая: за северные условия набавляется 0,6 от заработка на западе страны, плюс 0,8 от того же заработка за пять лет работы на Севере. В итоге труд, оцениваемый на западе страны в 100 рублей здесь (после 5-ти лет работы) оценивается в 240 рублей. Таская глыбы льда, я все шутил, что очень хотел бы все это сфотографировать, они радостно смеялись: да-а, а то ведь никто не поверит, что есть и такой труд. Но все: лед на долгую якутскую зиму (на восемь месяцев) заготовлен. Мы уже вовсю топим. Сегодня мороз в 300С и легкий ветер.

Вечером после заготовки льда я, лежа на кровати, набрасывал текст плаката, с которым собирался выйти на следующий день (т.е. сегодня) на демонстрацию (сегодня 7-е ноября -- день петроградского переворота большевиков). Вечером пришел участковый инспектор ст. л-т Кривошапкин, поздравил меня с наступающим праздником, я рассмеялся, но его не поздравил. Он справился о моем здоровье, спросил как я перенес работу по заготовке льда... ему, видимо, очень хотелось спросить меня, выйду ли я завтра на демонстрацию, но он не решился. А я вышел. Я написал текст на куске материи фломастером. Вот что вышло: