Питер - Москва. Схватка за Россию

Отставка Коновалова с поста министра торговли и промышленности подвела черту под тем политическим курсом, за реализацию которого выступала купеческая буржуазия. Неудача постигла и еще одно знаковое начинание московского происхождения. Речь идет об инициативе крупного фабриканта С.И. Четверикова по ограничению предпринимательской прибыли [1127]. Его почин, касавшийся текстильной промышленности, быстро оказался в центре общего внимания; для разработки этой идеи Московский биржевой комитет 11 апреля 1917 года образовал специальную комиссию [1128]. Подготовку законопроекта признали своевременной: население должно ощутить патриотический настрой торгово-промышленного класса; необходимо также успокоить рабочих, со стороны которых не прекращаются упреки в адрес предпринимателей. Предлагалось не только установить твердый размер прибыли, но и довести его до возможного минимума; при этом не допускать сокращения производства и оставить возможности для развития. Причем планировалось не распространять новый закон на предприятия, возникшие после его введения, дабы не препятствовать приливу капиталов [1129]. Многие участники комиссии высказались за установление нормированной прибыли в течение определенного – пятилетнего – срока [1130]. Временное правительство с энтузиазмом восприняло московскую инициативу. Как напоминали власти, подобные меры уже приняты и успешно действуют в других странах. Проект, выдвинутый Четвериковым, предполагалось распространить на все отрасли [1131]. Но, конечно, главными противниками проекта сразу выступили южане. Их печатный рупор «Промышленность и торговля» утверждал: подобные планы у каждого непредубежденного человека вызывают искреннее недоумение; они несовместимы с подъемом производительных сил страны [1132]. Но больше всего промышленников юга беспокоило, разумеется, то, как данная мера отразится на притоке средств от зарубежных акционеров. Европейцев привлекала в России возможность получения высоких доходов, что всегда перевешивало боязнь внутренних потрясений. Задуманное же ограничение прибылей на фоне непрекращающихся классовых распрей сведет на нет последнее инвестиционное преимущество страны [1133]. Этот пример демонстрирует, насколько разными были устремления московских капиталистов, с одной стороны, и южных и питерских – с другой.

Советская историческая наука, опиравшаяся на определенные исследовательские методы, представляла отечественную буржуазию в виде монолита, противостоящего пролетарским массам, что привело к нелепостям, которые сегодня стали очевидными. В частности, как мы только что увидели, за социально-государственные новации ратовала московская группа. Однако советские ученые называли сторонниками перемен именно питерцев; а причиной, которая якобы заставила их занять такую позицию, они объявляли близость к центру революции, где пролетариат «хорошо проучил» столичных капиталистов [1134]. Дело в том, что историкам в Советском Союзе было важно показать все происходящее как вереницу фактов, неизбежно ведущих к великой пролетарской победе Октября 1917 года. Но в результате противостояние буржуазных группировок оказалось на периферии исследовательского поиска. Эти группировки имели разное происхождение и двигались по разным траекториям, особенно в последние два десятилетия существования империи. Каждая из них по-своему определяла перспективы российской модернизации и свое место в этом процессе. И борьба двух этих сил за доминирование дала возможность оформиться еще одной, третьей, силе.

У московского купечества, активно разыгравшего народную карту, явно оказалось недостаточно политических наработок, чтобы удержать под своим контролем ситуацию после февраля 1917 года. Попытка реализовать программу преобразований не удалась, и эпопея с ограничением прибыли убедительно это подтверждает. Патриотическая инициатива москвичей очень скоро вышла из-под их контроля; ее подхватили те, чья политическая капитализация напрямую зависела от степени радикальности принимаемых решений. Министры-социалисты провели масштабную налоговую реформу – скорее не по ограничению, а по изъятию у предпринимателей прибылей и доходов. Вместо солидного и либерального Четверикова на авансцену вышли новые государственные деятели – лидеры Совета. Их налоговое администрирование, преследовавшее цель переложить тяготы экономического кризиса на плечи имущих слоев, включало три постановления: о повышении подоходного налога, о единовременном налоге и об обложении сверхприбыли [1135]. После принятия этих постановлений крупные плательщики вынуждены были отдавать государству в общей сложности до 90% своих доходов. Причем обложению подлежали прибыли минувшего операционного года, которые все предприятия уже выплатили и израсходовали [1136]. И тем не менее Совет рабочих и солдатских депутатов рассматривал эту меру в качестве лишь первого шага и заявлял об обширной финансово-экономической программе, к воплощению которой только еще следовало приступить. Несомненно, «ободряло» революционную демократию и напоминание о том, что сама «крупная буржуазия не сдаст своих позиций, не откажется от своих привилегий и барышей» [1137].

Происходящее шокировало не только предпринимательские круги питерцев и южан, но и авторов этого купеческого начинания. Последствия намеченных фискальных мер были проанализированы Особым совещанием по обороне. На заседании царила паническая атмосфера; его участники предрекали скорую остановку большинства предприятий, которые вследствие налоговой нагрузки лишатся как оборотных средств, так и части основных капиталов. Фискальное бремя по ставкам, предусматривавшимся новыми постановлениями, превышало действительную прибыль предприятий и по сути устанавливало 100-120-процентное обложение. Подобные выплаты были невозможны без поддержки казны, а это, в свою очередь, лишало государство значительной части налоговых поступлений. Абсурдность ситуации была налицо [1138]. Питерские банкиры, возмущенные тем, что никто даже не удосужился поставить их в известность о готовящихся налоговых реформах, заявили, что не смогут предоставить кредиты, необходимые предприятиям для выплаты причитающихся платежей, поскольку и сами обессилены тем же фиском [1139].

Здесь следует сказать об одной любопытной странице истории тех дней. После отставки Коновалова, ушедшего под давлением буржуазных группировок, озлобленных последствиями государственных затей московского купечества, в дело вступили международные тяжеловесы. Союзники понимали, в какой сложной ситуации оказывается страна. В Россию командировались видные деятели европейских социалистов, призванные помочь новой российской власти обрести политическую устойчивость, в частности, за счет решения социально-экономических проблем. Одним из первых прибыл член бельгийской рабочей партии Де Букер. Он удивился, что на многих предприятиях управленческие функции взяли на себя фабрично-заводские комитеты, не обладающие нужной подготовкой и не несущие ответственности за производство. Но еще больше его удивила пассивность самих предпринимателей. Если бы у нас случилось нечто подобное, говорил Де Букер, союзы хозяев призвали бы на помощь общественное мнение. А в Петрограде распространено мнение, что рабочие комитеты по крайней мере предохраняют производства от откровенного расхищения [1140]. Бельгийский социалист добросовестно проводил анкетирование предприятий и неизменно предписывал им регулирование по западным образцам: по его убеждению, только промышленная демократия могла помочь русской революции преодолеть экономическое расстройство [1141].