Северная Аврора

- Потерпите, боевое счастье изменчиво, - осторожно заметил Миллер.

- Я бы предпочел, - в запале выкрикнул Айронсайд, - чтобы оно изменяло большевикам, черт возьми!

Белые офицеры один за другим поднимались из-за стола и уходили в соседние комнаты, где начинались танцы.

"Ну и шушера!.. - презрительно подумал о них Айронсайд. - Что за самомнение! Эти господа действительно думают, что мы пришли сюда им помогать... Идиоты! Они помогут нам справиться с мужиками, а потом мы их пошлем к черту! Эта страна будет нашей страной!.. Как Галлия для Цезаря!"

Тупыми, осоловевшими глазами он оглядел стол.

- Теперь, когда русские ушли, я позволю себе быть откровенным...

Миллер смущенно усмехнулся.

- А вас я не считаю за русского, генерал, - бесцеремонно заявил Айронсайд. - Простите меня, но это так...

Он наклонился к бригадному генералу Ричардсону, командующему американскими войсками:

- Вы правы! Помните, вы мне как-то сказали, что лучше бы нам не вступать в бой с большевиками, а пройти огнем и мечом среди мирного населения, смыть начисто большевистское пятно с цивилизации... Ограбить... Да, ограбить Россию! Я знаю, так и делают наши офицеры. Наслаждаются жизнью, как может наслаждаться солдат, не боящийся крови...

Айронсайд засмеялся.

- Когда я был в Лондоне, я поделился этими мыслями с Черчиллем. Он был в восторге. Он мне сказал: "Прекрасно... Так и действуйте. Но не забывайте все-таки и о стратегической обстановке..." - Он допил вино. - Нам надо действовать, как в Африке! Ведь русские ничем не отличаются от негров.

...Пользуясь тем, что благодаря празднику в центре города было некоторое "оживление", Греков с соблюдением всяческих предосторожностей решил вечером навестить Базыкину.

Шурочка уже спала. Услыхав стук в окно, она мгновенно проснулась. "За мной", - подумала Шура и, соскочив с кровати, подбежала к замерзшему окну. На дворе было пустынно. Босиком, в одной рубашке она вышла в холодные сени.

- Кто там? - дрожа от холода и страха, прошептала Шура.

- Не бойся, Александра Михайловна, - раздался знакомый голос. - Свои!

Шура вернулась в комнату, накинула на себя пальто и открыла дверь.

- Ты только не волнуйся, - сказал Греков, входя вслед за ней. Говорят, пришел ледокол с Мудьюга и привез заключенных. Сейчас они в Архангельской тюрьме. И Коля здесь, и шенкурский Егоров, и еще кто-то. Ты только не волнуйся.

- Я не волнуюсь, я все знаю.

Шура сообщила ему о своем разговоре с Ларри.

- Меня, конечно, арестуют. Он меня нарочно отпустил. Я завтра собиралась сказать Дементию, чтобы ты не заходил.

- Что ж, дело! - сказал Греков. - Пожалуй, мне не следует к тебе ходить. Держи связь со мной только через Силина. Приходи на Рыбный рынок утречком, пораньше. Дементий почти каждый день там бывает. Возьми еще немного деньжонок. От рабочих... В случае ареста мы тебе поможем. Не беспокойся. И Максим Максимович и Чесноков поддержат полностью. Я надеюсь, что через одного надзирателя нам удастся передать Коле посылку. И тебе передадим в случае чего... Но, может быть, все и обойдется. Не волнуйся, Александра Михайловна! Не так уж страшен черт...

Греков ушел. Осматриваясь по сторонам, он вышел на набережную. Мимо пронесся санный поезд. На передних санях, держась одной рукой за плечо кучера и размахивая другой, стояла дочь Кыркалова. Ее поддерживал иностранный офицер. "Гай-да тройка, снег пушистый", - пела она на всю улицу.

- Сволочи, - пробормотал Греков. - Волчья стая!..

Под утро к Шурочке Базыкиной пришел офицер из контрразведки в сопровождении двух солдат. Он предъявил ордер, подписанный подполковником Ларри.

Солдаты долго обыскивали комнату, даже выстукивали стены, но ничего не нашли.

- Одевайтесь! И одевайте детей, - сказал офицер, когда обыск был закончен.

- Но, позвольте, при чем же здесь дети? - возразила Шура. - Я отправлю их к соседке.

- Мне приказано забрать всех... Дети вписаны в ордер.

- Я категорически протестую!

- Одевайтесь! А то я вас сам одену, - с угрозой проговорил офицер. Одевайте их... - сказал он, указывая солдатам на девочек.

Людмила с рыданием бросилась к матери:

- Мама, я не хочу... Я не хочу в тюрьму! Мамочка! Побледневшая Шура стояла посредине комнаты, заложив руки за спину.

- Одевайте детей, - приказал ей офицер.

- Ни за что... - ответила Шура.

Девочки вырывались. Один из солдат облапил Леночку, поднял ее на воздух, другой в это время напяливал на девочку платьишко, шубенку. Ветхая шубенка затрещала.

- Мама... Мамуля! - что есть силы кричала Леночка. - Возьми меня... Возьми меня!

Шура не выдержала и вырвала из рук солдата дочку.

- Их-то за что?! - дрожа от гнева и ненависти, крикнула она. - И вы... - она обратилась к офицеру, который хладнокровно наблюдал за всем происходящим, - вы... офи-цер?!.. Так не поступают даже на большой дороге!

- Мамочка, не спорь с ним, - в ужасе зашептала Людмила. - Я с тобою, мама.

Страх и отчаянье увидела Шура в глазах дочки. Шура прижала ее к себе.

- Успокойся, доченька... - зашептала она. - Только успокойся.

Через полчаса всех троих вывели солдаты. Шура несла рыдающую Леночку на руках. Затем всех втолкнули в крытый брезентом грузовик. Он затарахтел и поехал по набережной в тюрьму.

Бойцы буквально на плечах у неприятеля ворвались в его окопы, прошли все три линии вражеской обороны и, преследуя его, вступили в Усть-Паденьгу.

Интервентов охватило смятение. Артиллеристы бросали орудия. Офицерам никто не повиновался.

К этому времени вызванный Фроловым с Ваги свежий батальон зашел в тыл Усть-Паденьге, чтобы перерезать отступающим дорогу. Батальон возглавил Драницын, приехавший в это время на передовую, на помощь Бородину.

Интервенты попробовали спуститься к Ваге, но попали под,яростный пулеметный обстрел. Они решили скрыться в лесу, но взрывы тяжелых снарядов выгнали их оттуда.

Осталось только одно - поднять руки. Это они и сделали. Солдаты выходили из своих убежищ с белыми платками на винтовках.

- Рош!.. Боло!.. Сдаюс! - кричали они. Бой за Усть-Паденьгу длился шесть часов.

Еще дымились сгоревшие деревенские избы, возле разбитых блокгаузов еще валялись трупы интервентов, но на перекрестках уже горели костры, а в уцелевших домах и сараях крепко спали изнуренные от боя люди.

Бодрствовали только патрули да выставленные вокруг деревни посты и секреты.

Штаб разместился в большом многооконном доме с. развороченной тесовой крышей и разбитыми окнами. Напротив штаба тоже горел костер. Бойцы собрались вокруг него и негромко беседовали.

- Американ только издали садит, а штыка боится. Пырх-пырх, будто рябчик, - насмешливо сказал кудрявый, раненный в ногу артиллерист.

- Нет, граждане, - заметил пожилой партизан в длинном, до колен, пиджаке из самотканного сукна. - Они остервеневши. Я наскочил на одного да штыком!.. А он на меня вроде медведя, не то чтоб бежать. А уж потом как мы их приперли, тогда заорали: "Боло!.."

Послышался смех:

- Пьяные! Их виской поят.

- Ромом.

- Нет, это раньше. Теперь виска.

- Да пои их, как хошь, все равно не выстоят! Только гнать их надобно без задержки, - сказал паренек-пехотинец.

- Верно! - поддержал его Крайнев. Он уезжал в Березник за пополнением и стоял сейчас у костра, оправляя седло на своей лошади. - Нам ждать нечего. Это он в блиндажах да в блокгаузах отсиживается. А нам не расчет. Да вот к примеру! Жили здесь, в Усть-Паденьге, люди, а он их вовсе выселил да еще дома поджег, которые не нужны ему были. Разорение народу...

- У нас в Панькове та же история, - вмешался в разговор другой партизан, горбоносый, с черными усами. - Нагрянули архаровцы в декабре и определила с деревни сотню пар валенок, да две дюжины саней, да столько же сбруи. Наутро пришла рота в шубах с капитаном. Переводчик пошел по деревне и говорит мужикам: "Вы, ребята, не сопротивляйтесь. Нам такая власть дадена, что можем на месте расстрелять". Для острастки, чтобы мужиков напугать, взяли Сеню, председателя нашей кожевенной артели, да плетюгов надавали. А потом привязали к своим саням да как пустят лошадь. Версты две она его волочила, так он и помер...