Охота на Сталина, охота на Гитлера. Тайная борьба спецслужб

– Может быть, то, что произошло, даже к лучшему, – философски заметила Татьяна Владимировна.

Но Василий Николаевич, видно, уже в глубине души чувствовал, что лучшего не дождется, и напоследок резал правду-матку:

– А почему я должен идти к Сталину и унижаться перед («далее следуют непечатные выражения в адрес т. Сталина», отметили чекисты, деликатно не решаясь доверить бумаге ту хулу, что возвел генерал на генералиссимуса. – Б. С.)…

– Я уверена, что он просидит еще только год, – высказала совсем уж крамольную мысль жена. При желании эти слова легко можно было истолковать как умысел на теракт или как участие в заговоре с целью подготовить государственный переворот.

– Я говорю, – продолжал Гордов, – каким он был… (тут опять непечатные слова об Иосифе Виссарионовиче. – Б. С.), когда вызвал меня для назначения… (снова матерные ругательства. – Б. С.), плачет, сидит жалкий такой (речь шла о назначении Гордова командующим Сталинградским фронтом в момент, когда дивизии Паулюса рвались к городу. – Б. С.). И пойду я к нему теперь? Что – я должен пойти и унизиться до предела, сказать: «Виноват во всем, я предан вам до мозга костей», когда это неправда? Я же видеть его не могу, дышать с ним одним воздухом не могу! Это… (опять матерится. – Б. С.) которая разорила все. Ну как же так?! А ты меня толкаешь, говоришь, иди к Сталину. А чего я пойду? Чтобы сказать ему, что я сморчок перед тобой? Что я хочу служить твоему подлому делу, да?…

– Атогда чего же ты переживаешь? – удивилась супруга.

– Ну да, сказать, что хочу служить твоему делу? Для этого ты меня посылаешь? Не могу я, не могу. Значит, я должен себя кончить политически… Что сделал этот человек – разорил Россию, ведь России больше нет. А я никогда ничего не воровал. Я бесчестным не могу быть. Ты все время говоришь: иди к Сталину. Значит, пойти к нему и сказать: «Виноват, ошибся, я буду честно вам служить, преданно». Кому? Подлости буду честно служить, дикости? Инквизиция сплошная, люди же просто гибнут! Эх, если бы ты знала что-нибудь!

– Тогда не надо так переживать, – пыталась успокоить разнервничавшегося мужа Татьяна Владимировна. Но остановить Василия Николаевича уже не было никакой возможности.

– Что меня погубило, – признался опальный генерал, – то, что меня избрали депутатом. Вот в чем моя погибель, – пророчески добавил Василий Николаевич. – Я поехал по районам, и когда все увидел, все это страшное, – тут я совершенно переродился. Не мог я смотреть на это. Отсюда у меня пошли настроения, мышления (очевидно, размышления. – Б. С.), я стал их высказывать тебе, еще кое-кому, и это пошло как платформа. Я сейчас говорю, у меня такие убеждения, что, если сегодня снимут колхозы, завтра будет порядок, будет рынок, будет все. Дайте людям жить, они имеют право на жизнь, они завоевали себе жизнь, отстаивали ее!

На этот патриотический порыв Татьяна Владимировна ответила словами, которые одинаково точно характеризуют настроения в стране как сразу после Второй мировой войны, так и на исходе 20-го столетия:

– Сейчас никто не стремится к тому, чтобы принести какую-нибудь пользу обществу. Сейчас не для этого живут, а только для того, чтобы заработать кусок хлеба. Неинтересно сейчас жить для общества…

– Нет, это должно кончиться, конечно, – с неизбывным русским оптимизмом подытожил невеселый разговор Гордов. – Мне кажется, что, если бы Жукова еще годика на два оставили на месте (в июне 1946-го попал в опалу, смещен с поста главкома Сухопутных войск и отправлен командовать второстепенным Одесским военным округом. – Б. С.), он сделал бы по-другому…

В одном из разговоров Рыбальченко заявил Гордову: «Я все-таки думаю, что не пройдет и десятка лет, как нам набьют морду. Ох и будет! Если вообще что-нибудь уцелеет (он ошибся только в сроках: Советский Союз развалился не в середине 1950-х, а в начале 1990-х. – Б. С.)… Как наш престиж падает, жутко просто! Даже такие, как венгры, чехи, и то ни разу не сказали, что мы вас поддерживаем. За Советским Союзом никто не пойдет…»

В принципе, разговоры опальных генералов можно рассматривать как своего рода пародию на антигитлеровский заговор 20 июля: в отличие от германских заговорщиков у Кулика, Гордова и Рыбальченко дальше разговоров дело не пошло, да и не могло пойти. На следствии Кулик на одном из последних допросов заявил: «Прошу мне верить, что никаких практических мер по террору против членов Советского правительства при мне не обсуждалось». Да и как, спрашивается, даже в бытность свою на командных постах в Приволжском военном округе, три генерала могли на деле подготовить и осуществить террористический акт против не то что Сталина – Молотова или Маленкова? О каком военном перевороте могли они помышлять, сидя в Куйбышеве, за сотни километров от Москвы? Но Сталин за разговоры карал также строго, как и за конкретные дела. Генералиссимус хотел приструнить победителей Германии и Японии, покорителей Берлина и Вены, Праги и Будапешта.

На суде, состоявшемся 24 августа 1950 года, Кулик признал свою вину в том, что критиковал сталинскую стратегию ведения войны: «…Когда я был в Германии по подготовке боевой операции, ко мне приехал Жуков, который после осмотра позиций пригласил к себе обедать. Во время обеда завязался разговор о методах ведения войны, и Тимошенко вновь начал разыгрывать меня, высказав при этом, что всех нас, стариков, отстранили от командования и в ход пошла молодежь. Что война сейчас идет не качеством, а количеством (будто Тимошенко, Кулик и Жуков воевали качеством! – Б. С.). Я с этим высказыванием Тимошенко соглашался, разделял его высказывания, принимал участие в критике обиженных лиц руководства Главного Командования».

Председательствовавший на процессе В. В. Ульрих зачитал Григорию Ивановичу показания Гордова: «В беседах с Рыбальченко и Куликом, которые были более близки ко мне, высказывал угрозу по адресу руководителей ВКП (б) и правительства. При этом я неоднократно называл руководителей ВКП (б) и правительства правящей кликой и кучкой тиранов и обвинял их в том, что они ради личного обогащения якобы разграбили страну и сделали ее нищей… Разделяя мои вражеские настроения, Рыбальченко и Кулик также злобно клеветали на правительство и, обвиняя его в неспособности руководить страной, договорились до того, что такое правительство необходимо свергнуть…»

И бывший маршал вынужден был признать: «Был случай, когда Гордов вышел из госпиталя и зашел вместе с Рыбальченко ко мне на квартиру, у нас возник разговор, и Гордов сказал: «Черт знает, довели страну до нищего состояния». Затем, когда был болен Сталин, Гордов высказался так, что существует какая-то правительственная кучка тиранов. При мне о Сталине и о свержении Советского правительства Гордов и Рыбальченко никогда не говорили, так как они знали, чтоя был близок к Сталину, и они боялись меня. Возможно, это они говорили вдвоем, без моего присутствия… Да, Гордов и Рыбальченко – антисоветские люди, с которыми я вел антисоветские разговоры, чего раньше не замечал и осознал это только в тюрьме».

В последнем слове Кулик просил о снисхождении: «Я был озлоблен против Советского правительства и партии, чего не мог пережить, как большевик, и это меня привело на скамью подсудимых. Я допускал антисоветские высказывания, в чем каюсь, но прошу меня понять, что я в душе не враг, что я случайно попал в это болото, которое меня затянуло, и я не мог выбраться из него. Я оказался политически близоруким и не сообщил своевременно о действиях Гордова и Рыбальченко».

Сталин Кулика не пощадил. 25 августа 1950 года его расстреляли. В тот же день судили Гордова и Рыбальченко. Они признали свою вину, но жизнь все равно не спасли. Василий Николаевич на закрытом заседании Военной Коллегии Верховного Суда согласился, что вел «нездоровые разговоры о коллективизации и во время одного такого разговора допустил выпад против Сталина», но уверял, что не является ни врагом, ни контрреволюционером и горячо любит свою Родину.

Германские заговорщики 20 июля в большинстве своем на суде пощады не просили, да и понимали неизбежность смертных приговоров. Они утверждали, что в устранении Гитлера видели единственный путь для спасения Германии. Советские генералы-псевдозаговорщики не стали на процессах отстаивать свои антисталинские взгляды. Здесь сыграли роль сразу несколько обстоятельств. Немецкие генералы и политики держали ответ за неудавшееся покушение на фюрера и реальный заговор с целью захвата власти. Гордова, Кулика и Рыбальченко судили за одни только разговоры. Они уже несколько лет провели в тюрьме и надеялись, что высшей меры наказания к ним применять не будут. Сказалась и разная ментальность германских аристократов, составлявших костяк заговора 20 июля, и советских выдвиженцев из рабоче-крестьянской среды. Штауффенберг, Бек и их соратники рассчитывали после убийства Гитлера ликвидировать нацистский режим и вернуться к демократии Веймарской республики. Кулик, Гордов и Рыбальченко дальше мыслей об улучшении советской власти и замены Сталина кем-либо более терпимым и менее жестоким не шли. Кулик, например, показал на суде: «… Мы обсуждали, если что-либо случится со Сталиным, то кто его может заменить? Я сказал, что может заменить его Молотов, но он тоже уже стар, а Гордов или Рыбальченко сказал, что его лучше может заменить Вознесенский».