Москва еврейская

Переходя к вопросу о праве передвижения во внутренние губернии, мы за всю вторую половину царствования Александра I можем указать лишь на одно новое законоположение, да и то мотивированное не пользой евреев, а выгодой для хозяйства коренных русских губерний. Это законоположение было издано в 1819 г. благодаря представлению Сперанского, бывшего тогда пензенским губернатором, и заключалось в дозволении винокурам-евреям пребывать за чертой оседлости для распространения среди коренного населения винокуренного искусства — этой важной в земледельческой стране отрасли производства ^[357].

Допущение на постоянное жительство винокуров, конечно в очень слабой степени, увеличило приток евреев во внутренние губернии. Если евреи и приходили в столкновение с коренным русским населением, то это, главным образом, на рубеже черты оседлости, а именно в губерниях Смоленской, Орловской и др. Сношения евреев с остальными губерниями были по-прежнему крайне незначительны, что продолжалось вплоть до конца 20-х годов текущего столетия, т. е. до времени установления для евреев обязательной рекрутской повинности. До того Петербург и Москва остаются главными центрами, на долю которых выпадает наибольшее количество еврейских посещений. Евреи, приезжавшие в Петербург, большею частью принадлежали по своему образованию и положению к высшему слою еврейского общества; то были люди бывалые, умевшие так или иначе ориентироваться в нееврейской сфере и не раз с успехом отстаивавшие интересы своего народа. Большинство из них были знакомы с государственным языком, а порою не чужды были и других знаний ^[358]. Тут сходились евреи из разных концов черты оседлости: Литвы, Белоруссии, Волыни, Подолии — словом, каждая область имела здесь своих представителей. Не то было в Москве. До конца 20-х годов текущего столетия контингент здешних евреев состоял из жителей ближайших к внутренней России еврейских поселений. Предприимчивые пришельцы из Шклова, Орши и других городов Могилевской губернии были более других евреев знакомы с московским рынком, с языком и нравами населения. Еще у себя на родине они сталкивались с московскими купцами и были главными посредниками в торговле между Москвою и западом. Преобладающим мотивом пребывания евреев в Москве служили не общественные интересы, как это было отчасти в Петербурге, а дела чисто личные. Москва привлекала к себе как город, где можно было кое-что купить и продать, да при случае хорошо нажить. Большинство приезжих, таким образом, принадлежало к купеческому сословию, которому само законодательство открыло временный доступ во внутреннюю Россию. За этим сословием следует весьма ограниченное число лиц, посещавших Москву ради других целей. Тут были и простые искатели счастья, и винокуры, приезжавшие предлагать свои услуги, и даже странствующие фокусники, виртуозы и проч. Шклов высылал сюда даже своих музыкантов, и прославившийся впоследствии своими концертами Гузиков еще ребенком сопровождал своего отца во время путешествий последнего в Москву в 20-х годах текущего столетия ^[359]. К концу описываемого нами периода все эти пришельцы находили себе приют в одном месте — в Глебовском подворье, игравшем роль гетто, с тою лишь разницею, что оно состояло всего из одного дома, население которого постоянно менялось. В этом гетто зародится общественная жизнь; из этого ядра образуется со временем значительная община. Но обо всем этом речь впереди.

ВТОРОЙ ПЕРИОД (1827–1865)

Указ 26 августа 1827 г. об отбывании евреями рекрутской повинности натурою играет очень важную роль в истории поселения евреев во внутренних губерниях. Тысячи новобранцев ежегодно пересылались с тех пор в глубь России и в большинстве случаев уже больше не возвращались на родину. В награду за долголетнюю службу царю и отечеству им даровано было право проживать и за пределами заповеданной для других евреев «черты». Рядом с временными пришельцами в русских городах образовалось таким образом постоянное еврейское население. Первые стали с тех пор называться «вольными», в отличие от последних — «николаевских солдат». Эти два термина остались в бытовой жизни до нашего времени и служат видовыми понятиями, когда говорят о категориях еврейского населения внутренней России. Из этих двух классов состояло и еврейское население Москвы. Солдаты и их семейства были постоянными жителями столицы и вольны были жить в какой части города им угодно, а «вольные» пребывали здесь временно и обязаны были жить в отведенном им гетто — в Глебовском подворье. Отличаясь друг от друга как в правовом, так и в умственном отношениях, эти два класса имели тем не менее общие интересы религиозно-бытового свойства, и эти-то интересы служили главною связью между постоянными жителями столицы и «вольными» обитателями гетто.

Глава I. Еврейские солдаты

Тяжела была в свое время рекрутская повинность и для русского народа.

Так выразилось в простонародной песне тогдашнее отношение русского населения к солдатской службе.

Но еще тяжелее была рекрутчина для евреев. Они мирились с ограничениями в самых существенных гражданских правах; они безропотно платили казне налоги и подати в увеличенном размере, платили даже за мясо, которым питались, и были рады, что государство по крайней мере не вторгается в тесную семейную сферу и в религию. Но когда издан был указ 26 августа 1827 г., то евреи увидели, что и эти последние устои подвержены серьезной опасности. Если до сих пор еврейская семья не разлучалась; если, даже разлучаясь, члены ее все-таки оставались в кругу своих единоверцев и в этом общении не чувствовали себя забитыми и униженными, — то теперь рекрутская повинность, очевидно, должна была вырывать из семьи отдельных ее членов и направлять их в дальние края, где нет евреев, где на каждом шагу их будут преследовать и оскорблять. Сыновья, предназначенные родителями «для Торы, брака и добрых дел», теперь должны были перейти в ведение дядьки, который будет всеми силами стараться, чтобы спасти грешные души своих некрещеных питомцев. Эти питомцы будут служить целый век, и — кто знает — увидят ли они когда своих родителей, вернутся ли они на родину? Словом, рекрутская повинность наводила евреев на множество печальных дум, которым, к сожалению, суждено было оправдаться на деле.

Начались наборы. Каждое еврейское общество обязано было выставить положенное число новобранцев в возрасте от 12 до 25 лет. Кто будет служить? Этот вопрос нисколько не интересовал правительство, и решение его было предоставлено самим же евреям в лице общинных представителей. Конечно, кто был богат, знатен, учен, словом, кто сколько-нибудь да значил в своей общине, тот мог быть уверен, что его не коснется личная повинность. Последняя ложилась бременем исключительно на людей беззащитных. Набор пополнялся теми членами общества, которые имели несчастие родиться у бедных родителей, у которых по восходящей линии не было известных и даже неизвестных раввинов и знатоков Талмуда и, наконец, которые сами не оказали должных успехов в религиозных науках. Порою рекрутская повинность превращалась в орудие мести против вредных членов общины, против нарушителей религиозно-бытовых традиций и людей, заподозренных в чем-либо предосудительном. Да и сам закон смотрел на рекрутчину как на наказание, и на этом основании евреям предоставлено было сдавать в солдаты своих неисправных плательщиков податей, своих бродяг и других провинившихся членов ^[360].

Если закон установил для сдаваемых минимум (12 лет) и максимум (25 лет) возраста, если сверх того требовалось, чтобы новобранцы были физически здоровыми, то на деле эти условия на каждом шагу нарушались, и ни лета, ни физические недостатки не обеспечивали от сдачи в рекруты. Сдавали семилетних детей и отцов семейств, не щадили калек и отрывали от родителей единственных сыновей. «Стадо богача оставляется в целости, — говорит Л. Гордон ^[361] в одной из своих прекрасных поэм, — а у бедняка отнимают последнюю овечку, так как бедняку не к кому взывать о помощи» ^[362]. В наши дни, когда описанные порядки уже исчезли и сделались материалом для истории, трудно себе представить уныние и страх, господствовавшие в еврейских общинах во время производства наборов. Один официозный орган так описывает первый рекрутский набор: «Первый набор, как событие небывалое, неожиданное и совершенно противное еврейской трусости, лени и бездельничеству, распространил отчаяние по всему Иудейскому племени. Матери бегали на могилы своих родителей, валялись по земле и просили их заступления; некоторые даже умирали от горести и отчаяния. Умирали и жиденята от одной мысли, что они будут жолнерами, москалями, будут обриты, острижены, далеко от родных, в строгости и повиновении» ^[363]. Так писали в сороковых годах, когда даже еврейское горе отмечалось не иначе, как с оттенком злорадства.