История одного предателя

Не было ни одного, у кого за плечами не стояло бы тюрьмы, ссылки, каторги; многие уже раньше принимали участие в боевой работе. В их походе было что-то, что заставляло вспоминать известную картину: «Последняя атака наполеоновской старой гвардии». Как и там, здесь шла в борьбу не зеленая, необстрелянная молодежь. Все были людьми, — если не поседевшими в боях, то, во всяком случае, уже видавшими смерть, уже смотревшими ей в глаза. Казалось, им и теперь смерть не может быть страшна, — что они, как старая наполеоновская гвардия, могут или умереть, или победить, — но никогда не свернут с намеченного пути, никогда не остановят коней, пущенных в последний бег…

На деле вышло совсем иное: последняя атака кончилось хуже, чем ничем.

Здесь важно не только то, что среди отборных двенадцати целых трое оказались предателями, — которые или состояли уже на службе в полиции, или поступили на нее во время своей работы в Отряде. И это в то время, когда в старой Боевой Организации не было ни одного предателя, — конечно, кроме самого Азефа. Быть может, более симптоматичным было то, что и у самого Савинкова, автора идеи этого последнего похода, — не нашлось силы пойти на риск своей головой: он бесцельно метался по загранице, тратил большие суммы из партийных денег, но в Россию так и не поехал.

Для того, чтобы сознательно, не в минуту увлечения, а на основе глубоко продуманного представления о своих моральных обязанностях, идти на смерть, нужен огромный подъем душевной энергии, огромное напряжение нервов, выдерживать которые человек мог только при наличии большой и чистой веры.

Измена Азефа внесла отраву в эту веру, убила ее чистоту. До предела натянутые струны не выдержали…

«Террор не Азефом начат, — не на Азефе он будет и покончен», — писал Чернов в одной из своих статей о деле Азефа, написанных в дни, когда Савинков создавал свою организацию для последнего похода. Историк, — увы, — принужден признать, что в этой горделивой фразе верна только первая половина: террор не Азефом был начат, — но именно на Азефе он был закончен. Годом или двумя позднее этого похода Слетов, совершивший нелегальную поездку по России, рассказывал, что повсюду в партийных кругах он встретил по отношению к террору частью полное равнодушие, частью нехорошее предубеждение. «Получалось впечатление, — говорил он, — если бы партии удалось свалить самого царя, партийные люди, прежде всего, заподозрили бы тут провокацию»… В подобной обстановке террор, как система борьбы, — и политически, и психологически стал, конечно, невозможен.

Глава XX

Заслуженный предатель на покое

После побега из Парижа для Азефа началась совсем новая жизнь, — того типа, о котором он, по-видимому, уже давно мечтал и к которому он во всяком случае давно уже систематически готовился.

В гостях у г-жи N, в ее провинциальном захолустье, он пробыл недолго: получил от Герасимова жалование за последний месяц своей полицейской службы, (в его «послужном списке» таковым значится декабрь 1908 г.; всего он состоял на службе 15 лет и 7 месяцев); получил какую-то, совсем небольшую, — сумму «ликвидационных», а также, — для него теперь это было самым важным, несколько хороших заграничных паспортов… И затем отправился с г-жею N. в путешествие. Это было настоящее «свадебное путешествие», затянувшееся на много месяцев. Первую половину 1909 г. они всю провели на юге. — в Италии, Греции, Египте, бродили по развалинам Колизея, пожили на островах Эгейского моря, поднимались на Хеопсову пирамиду. Позднее, когда пришло жаркое лето, перекинулись на север и объехали Швецию, Норвегию, Данию…

Средств при разъездах не жалели: ездили всегда первым классом, останавливались в лучших комнатах лучших отелей. Но подолгу нигде не засиживались: более продолжительными были остановки только в Люксоре на виду у пирамид, да в Вестерфельде, на Северном море. Неприятным было одно: Азеф очень боялся преследований. В это время все газеты были полны статьями о нем, всюду печатали его портреты, — и Азеф все время подозрительно смотрел по сторонам, опасаясь встреч с людьми, которые его знали. По приезде в каждое новое место он внимательно просматривал списки обитателей намеченного отеля и отказывался селиться в нем, если там были русские. Бывали случаи, когда после какой-нибудь встречи он возвращался домой встревоженным и отдавал распоряжение немедленно готовиться к отъезду. Часто меняли паспорта, и г-жа N. вспоминает, что она тогда нередко забывала, как именно ее в данное время зовут.

Только к осени Азеф стал несколько более спокойным. Разъезды пора было кончать, — время было думать о прочном устройстве на длительное время. Местом своего пребывания он выбрал Берлин. Прописались по паспорту Александра Неймайера, купца, и его законной супруги. Паспорт этот принадлежал к числу присланных Герасимовым. Была снята большая квартира, в шесть комнат, в одном из лучших районов тогдашнего Берлина, в Вильмерсдорфе (в доме № 21 по Луитпольдштрассе). На обстановку не жалели денег. Купили хороший рояль, завели хрусталь, столовое серебро. Позднее все вещи Азефа были застрахованы в 20 тыс. марок, — себестоимость их была значительно большей. Обосновывались «всерьез и надолго».

В качестве профессии для себя Азеф избрал благородное ремесло игры на бирже. Оказывается, интерес к этому делу у него существовал и раньше, а в последние годы перед его разоблачением он уже покупал ценные бумаги. С 1911 года он внес свое имя в официальный регистр торговых фирм Берлина и выправил годовую карту для входа на биржу (в 1915 г. это была карта № 765). Дела вел довольно большие и позднее, уже из берлинской тюрьмы, не без гордости писал, что его имя было известно не только в Берлине, но и на нью-йоркской, и лондонской биржах. Как велики были деньги, вложенные им в дела, точно установить не удается, но во всяком случае они были не маленькие: весной 1913 г. он потерял около 14 тыс., — и это не нанесло ему заметного ущерба. Надо полагать, что общая сумма, во всяком случае, была не меньше 100 тыс. марок. А так как он около этого времени сделал и вклад на имя г-жи N. в размере 30 тыс. марок; на квартирную обстановку истратил не менее 25 тыс. марок; драгоценностей г-же N. разновременно купил по ее собственной оценке не меньше, чем на 50 тыс. марок; так как, затем, много съела жизнь «сплошного пикника» в 1908–09 г.г., — то общую сумму «сбережений», сделанных Азефом за годы его высокопочтенной работы, следует определить во всяком случае не меньше как в 200–250 тыс. марок.

Жизнь потекла размеренно, мирно, — настоящее «мирное житие», особенно подходящее для «великого провокатора», за тенью которого гонялись по всему миру.

Постоянный посетитель берлинской биржи, ведший там солидную, — крупную, но осмотрительную, — игру Азеф сумел завязать довольно большие знакомства в соответствующих немецких кругах. Гостеприимный и хлебосольный хозяин, — эти чисто русские черты характера у Азефа, оказалось, имелись, — он любил принимать и угощать гостей, и это скоро сделало его популярным в той среде. Раз-два в неделю у него собирались гости, пили чай из русского самовара, а затем организовывали пульку, далеко не всегда «по-маленькой».

Он постарался несколько изменить свою внешность и отпустил небольшую мягкую бородку, которая действительно заметно смягчала выражение его лица. Всегда внимательно следил за своей внешностью и очень хорошо одевался. Шил много костюмов и все у лучших портных. Денег на себя вообще не жалел и постоянно говорил г-же N., что на их век денег у них хватит и что поэтому они должны не думать о будущем, а заботиться только о том, чтобы жизнь шла более приятно. Каждое лето проводили в поездках, которые совершали то вместе, то порознь. Азеф любил лечиться. Ничего серьезного в это время у него не было: пошаливало сердце, не вполне правильно функционировали почки, имелась на лицо старая неврастения, — но все эти болезни были в стадиях, ни в какой мере не опасных. Тем не менее, Азеф бывал у лучших врачей и по их указаниям регулярно каждое лето проходил курс лечения на водах. Сверх того регулярно каждое лето бывали заграницей, — на лучших курортах Франции и Бельгии: в Остенде, в Трувилле и т. д.