Постижение России; Опыт историософского анализа

Надо видеть не только то, что специфицирует Октябрь 1917-го, но и то, что делает его частью общего формационного развития общества - социального освобождения человечества, его движения от предыстории к подлинной истории. Не стоит демонизировать собственную историю больше, чем того она заслуживает. С формационной точки зрения, и тем более в масштабах всемирно-исторического процесса, в Октябрьской революции, во всей ее индивидуальности и специфичности проявилось действие общих формационных закономерностей эпохи. Исключением не стала и гражданская война, неизбежная составляющая всех социальных революций. Ее масштабы и особенности обусловлены масштабами и особенностями самой России, но не сущностью и механизмами гражданского противостояния в обществе. Из 278 войн, имевших место с 1480 по 1941 год, 78 (или 28%) были гражданскими. И до тех пор, пока, по крайней мере, существуют классы и связанное с ними социально-экономическое неравенство в обществе, история обречена на крайности не просто гражданского противостояния, но и гражданской войны.

Таким образом, с формационной точки зрения в Октябрьской революции не меньше исторически типического, чем исторически специфического. Ни наша гражданская война, ни наша революция, ни как политическая, ни как социальная, связанная с переходом от одной формации к другой, не являются чем-то абсолютно исключительными, выпадающими из общей формационной логики истории. Все это уже было в истории - и гражданские войны, и политические, и социальные революции. И нет никаких оснований исключать их реальности и в будущем и до тех пор, пока оно будет связано с развитием в пространстве формационной исторической реальности.

И вместе с тем в Октябрьской революции и последовавшей после нее гражданской войне есть составляющая, превращающая их в совершенно исключительное явление в истории. И эта исключительность определяется только одним - цивилизационной составляющей Октября 1917-го, тем, что формационные изменения в России были превращены в цивилизационные изменения самой России, не просто в цивилизационную модернизацию, которая обычно сопутствует всем поискам новых формационных качеств общества, а в полномасштабный цивилизационный переворот, завершившийся цивилизационной катастрофой России. Социальное освобождение человечества, обретение Россией новых формационных качеств почему-то должно было стать реальностью на основе преодоления исторической и национальной России, ее цивилизационных основ как России. Всему этому способствовал изначальный порок марксизма как теории, на основе которой и осуществлялись все революционные преобразования в России. В нем социальное освобождение человечества мыслилось одновременно и как освобождение от всех форм его национального существования в истории и, следовательно, от локально цивилизационного многообразия истории.

Марксизм - это теория формационного преобразования общества, почти полностью игнорирующая цивилизационное многообразие истории, хуже того, цивилизационную историческую реальность и логику истории вообще. И если она признает их, то только как часть более общего проекта коммунистического переустройства всего человечества. Но в действительности этот проект оказывается не столько цивилизационного, сколько формационного переустройства общества, так как предполагал преимущественно социальное и экономическое освобождение человечества. Оно считалось абсолютно главным и определяющим весь ход человеческой истории. Цивилизационное начало истории актуализировалось лишь в той его части, которое предполагало радикальную цивилизационную унификацию человечества, преодоление всех форм локальности цивилизации, всяких национальных спецификаций в общем коммунистически объединенном человечестве. Коммунизм - это не столько новая цивилизация, сколько новая формация и если цивилизация, то всего цивилизационно объединенного человечества.

В этом смысле мыслить по-марксистски значит желать совместить обретение новых формационных качеств общества с самым радикальным изменением типа цивилизации - с отказом от основ локальности своей цивилизации, с полным преодолением исторической преемственности, основ исторической, культурной, духовной - национальной идентичности. И все это не случайно, так как коммунистическая цивилизация строится не на основе национальной, а классовой, не этнокультурной, а социально-экономической и политической идентичности. И все это придает ряд принципиально нереализуемых, утопических моментов коммунизму не как формационному, а именно как цивилизационному проекту переустройства человеческого общества и его истории.

Первое - в нем нарушается органическая связь, и прежде всего иерархическая между формационной и цивилизационной логикой истории. С одной стороны, как уже отмечалось, наблюдается тенденция вообще всю историческую реальность и логику истории свести к формационной. С другой, когда это не удается сделать, наблюдается иная тенденция - подчинить цивилизационную историческую реальность и логику истории формационной, представить ее в качестве ведущей и доминирующей в истории. В действительности, отношения между ними носят как раз обратный характер: не цивилизационная реальность, в конечном счете, адаптируется к формационной, а формационная к цивилизационной, ибо локальная цивилизация, а не исторически преходящая общественно-экономическая формация есть абсолютный максимум истории. Именно поэтому локальная цивилизация сохраняется при всех формационных изменениях истории и адаптирует к себе любую формацию, после чего и на основе только чего она как формация становится исторической реальностью.

Формационная историческая реальность и логика истории становятся реальностью и логикой истории лишь в той связи и мере, в какой становятся частью цивилизационной исторической реальности и логики истории, частью локальной цивилизации. Иное их соотношение принципиально искажает их действительное соотношение, а потому попытка реализовать его в истории равносильна попытке реализации в истории того, чего нет и быть в ней не может - утопии формационной исторической реальности вне доминирующих оснований и форм своего цивилизационного существования.

Второе - коммунистический цивилизационный проект является утопическим в силу как раз именно своих претензий на универсальную общечеловечность. Он предполагает растворить в себе все богатство локальных цивилизаций, сведя их многообразие к однообразию всечеловеческой цивилизации. В ней должны раствориться генетические коды всех локальных цивилизаций и в этом синтезе-растворении образовать единый генетический код единой общечеловеческой цивилизации. Такая цивилизационная перспектива в истории, думается, несколько преувеличивает интеграционный потенциал истории вообще и современные тенденции к глобализации истории, в частности. Бесспорно, история становится более взаимозависимой, но от этого не менее разнообразной и, прежде всего, в цивилизационном отношении. А потому тенденцию к взаимосвязи и взаимовлиянию цивилизаций и культур, а в ряде случаев к унификации экономической, социальной и политической жизни не следует доводить до предела, до абсолютизированных форм бытия и развития в истории.

Все реально сущее избегает абсолютизированных форм бытия, так как оно, как реально сущее, всегда имеет меру, до которой оно реализуемо и после которого - нет. История, которую хотят втолкнуть в пространство абсолютизированных форм бытия, хотят втолкнуть в пространство исторического хаоса и потрясений - в пространство нереализуемых форм бытия в истории. В самом деле, как можно реализовать тенденции к универсализации в современном мире, если придать им абсолютный характер, вплоть до полной унификации цивилизационных основ истории. И это в то время, когда история живет как раз благодаря цивилизационному многообразию своих основ - многообразию генетических кодов истории локальных цивилизаций. Их преодоление стало бы историческим коллапсом цивилизационной исторической реальности и логики истории вообще. По этой причине коммунистическая цивилизация в ее претензиях на предельный цивилизационный универсализм претендует на реализацию утопии в истории.