Постижение России; Опыт историософского анализа

Только в душе и в духе можно найти ответы на новые вызовы природы и истории, осмыслить их суть, выработать новые формы социальности, культуры, духовности, новые ценности, цели и смыслы бытия, на их основе прийти к новым формам исторического творчества и творить новые формы цивилизационной реальности, более соответствующие целям и задачам формационного прогресса общества, новым формационным качествам общества. Но там и тогда, где и когда локальной цивилизации, генетическому коду ее истории уже нечего предложить истории, и прежде всего ее формационному прогрессу, никаких новых форм социальности, культуры, духовности, происходит исторический коллапс - локальная цивилизация перестает быть и локальной, и цивилизацией, частью исторической реальности вообще.

Этому предшествует беспощадное разрушение ценностей, выстраданных всей предшествующей историей. Уничтожается главная их составляющая - исторически сложившаяся иерархия ценностей и святынь. На этой основе взламываются основы исторической, культурной и духовной идентичности. Локальная цивилизация вступает на путь преодоления своих архетипов в социальности, культуре, духовности, в самом способе их проживания в истории и самой истории. История просто предается, и предается, начиная с ее архетипических глубин. Она становится просто никому не нужна и по той простой причине, что цивилизационнообразующий локальную цивилизацию субъект перестает быть таковым - денационализируется, предает в себе основы своей собственной души и истории. Он начинает поиск нового Абсолюта, новых символов Веры, новой истории, нового способа ее проживания, новых сакральных и национальных смыслов истории. В итоге они просто становятся иными - иного исторического субъекта, иной локальной цивилизации, иной истории. Так гибнет история в локальной цивилизации и локальная цивилизация в истории, ибо все это перестает жить в основах человеческой души.

Таким образом, цивилизационный переворот отличается от цивилизационной модернизации характером своих изменений в генетическом коде истории, в структуре цивилизационнообразующего субъекта - нации, в самой цивилизационной логике истории. Все это подлежит не изменению и модернизации в соответствии с новыми задачами как формационного, так и самого цивилизационного прогресса истории, а преодолению. И оно не является аномалией в истории, если подготовлено всей историей, выступает закономерным, необходимым и заключительным актом угасания локальной цивилизации в истории. И так уже не раз бывало в истории, которая в этой связи была историей не только смены общественно-экономических формаций, но и локальных цивилизаций.

Но локальные цивилизации уходили из истории не только по причине исчерпания исторического потенциала бытия и развития генетического кода своей истории. Были и другие причины - внешние по отношению к их собственному саморазвитию. Древняя история полнится фактами, подтверждающими высокую уязвимость древнейших цивилизаций от воздействия факторов внешней среды, начиная от изменения климата, водяного режима рек и кончая природными катаклизмами короткого, но чрезвычайно разрушительного временного действия - извержение вулкана, катастрофическое землетрясение, вселенское наводнение. Их сочетание, возможно, и стало причиной гибели гипотетической Атлантиды и, не исключено, еще более древней цивилизации. В пользу ее реальности свидетельствует наличие в культуре древнейших цивилизаций феномена так называемых "преждевременных знаний", далеко опережавших саму потребность в них, что указывает на другой, предшествующий древним цивилизациям источник возникновения таких знаний14.

Локальные цивилизации гибли, не выдерживая и исторической конкуренции с более развитыми и, главное, более агрессивными цивилизациями. В последнем случае речь должна идти уже не о конкуренции, а об открытом цивилизациде уничтожении локальных цивилизаций, что сопряжено с открытым геноцидом по отношению к их субъектоносителям. Так, европейская цивилизация за время колонизации Америки уничтожила не менее трех развитых локальных цивилизаций (майя, ацтеки, инки) и десятки этнокультурных общностей. И это уничтожение было сопряжено с колоссальными демографическими потерями. По одним, самым скромным данным, до начала европейского завоевания в Центральной Америке проживало не менее 1,1 млн. человек; в Мексике - 4,4 млн.; во всей Южной Америке - 6,8 млн. человек. По другим данным, все население всех Америк Южной, Центральной и Северной колебалось от 32 до 41-60 и даже 80 млн. человек. И все этническое, культурное, духовное - цивилизационное многообразие было истреблено и разрушено европейским вторжением.

Итак, подведем итоги: есть формационные изменения в истории и цивилизационные самой истории, которые, в свою очередь, предстают как модернизационные и те, с которыми связано изменение типа цивилизации, основ ее локальности - цивилизационный переворот. И все это имеет не только теоретическое значение для понимания общей логики мировой истории, но и для понимания логики исторического развития России и в ней, в первую очередь, логики исторических потрясений России в XX веке. А то, что у них есть своя объективная логика, доказывают события, последовавшие после Августа 1991-го, в итоге обнаружившие не просто поразительные аналогии с Октябрем 1917-го, но и массу пугающих, а потому и далеко не случайных совпадений. Но они обнаружили и нечто совершенно иное - выраженную аномалию исторического развития России и как раз с позиций цивилизационной логики истории, то есть нечто радикально выпадающее из общей логики истории, не имеющее выраженных аналогов во всей мировой истории, во всем опыте исторического развития человечества. В чем же суть этого нечто, в таких масштабах специфицирующего историю России. И вообще, настолько ли специфична история России и как раз с точки зрения цивилизационной логики истории.

В самом деле, с точки зрения формационной логики история России не представляет собой ничего сверхисключительного, ничего, что выпало бы из общей формационной логики истории. Все три русские революции начала века, включая сюда и Октябрьскую, были и остаются неотъемлемой частью поиска человечеством новых формационных качеств общества, новых экономических, социальных и политических условий существования более адекватных сущности человека, целям и задачам развития и раскрытия ее подлинной человечности. И несмотря на то, что обещанная свобода быстро превратилась в новые формы несвободы, вплоть до открытого террора, братство - в гражданскую войну, а равенство кончилось возвышением новой бюрократии и новыми, не столь кричащими социально-экономическими и политическими, но разделительными линиями в обществе, Октябрь 1917-го нес и в итоге вынес через крайности революционного переустройства общества социально-экономическое освобождение тем, кто в этом больше всего нуждался - социальным низам общества. А ведь социально-экономический прогресс общества во все времена определялся не тем, что он мог дать богатым, еще дать, но и тем, и прежде всего тем, что он мог дать бедным.

Основная специфика, абсолютно новый исторический масштаб и крайности Октября 1917-го определялись не тем, что она была революцией, а тем, какой она стала: революцией не тех слоев общества, которые имели отношение к собственности, а тех, кто был их начисто лишен. А потому в истории человечества она стала не первой революцией, в которой изменялись отношения собственности и власти, а первой, в которой они изменялись на принципиально новой основе - кто был ничем, должен был стать всем. Это была революция принципиально новых классовых сил, связанных с принципиально новыми отношениями к собственности и власти, которые должны были образовать исторические основы социально-экономического и политического освобождения человечества, именно всего человечества, а не какой-то его локальной части. Этот всемирный мессианский замах составил выраженную особенность Октябрьской революции. Но и он имел аналоги в истории, как, впрочем, и попытка прорыва к реальному историческому творчеству в качестве исторического субъекта классовых низов общества. Нельзя же отрицать мессианского замаха Французской буржуазной революции или социалистической составляющей в Парижской коммуне, как и в целой системе революционных сдвигов XX века, начиная с Ноябрьской революции в Германии и кончая Кубинской революцией Ф. Кастро.