Большой террор. Книга II

— Ты сам враг народа, ты настоящий фашист, — ответил ему Владимир Александрович.

В этот момент по радио передавали какой-то митинг.

— Слышите, — сказал следователь, — слышите, как нас приветствует народ? Он нам доверяет во всем, а вы будете уничтожены. Я вот за вас орден получил!». [841]

В конце 1938 [842] или в начале 1939 года [843] Антонова-Овсеенко вызвали из камеры на казнь. Если верить Юрию Томскому, это было так: «Надзиратель вызвал Антонова-Овсеенко. Владимир Александрович начал прощаться с нами, потом достал черное драповое пальто, снял пиджак, ботинки, раздал почти всю свою одежду и встал полураздетый посреди камеры.

— Я прошу того, кто доживет до свободы, передать людям, что Антонов-Овсеенко был большевиком и остался большевиком до последнего дня». [844]

Тут необходимо заметить, что в начале тридцатых годов Антонов-Овсеенко сам был Прокурором СССР. Его последние слова перед казнью стали известны гражданам Советского Союза через двадцать пять лет. И тем не менее ему еще повезло в этом смысле. Меньшевикам, погибшим в лагерях после процесса 1931 года, или эсерам вроде Спиридоновой не удалось оставить потомству никаких напутствий. Да вряд ли всплывут теперь на поверхность истории и последние слова представителей каменевского поколения.

Между тем все новых и новых советских дипломатов отзывали в Москву на расправу. Полпред в Бухаресте Островский колебался, вернуться ему в Москву или нет. Но решил вернуться, когда получил заверения в полной безопасности лично от Ворошилова, вместе с которым прошел гражданскую войну. Островского схватили, едва он пересек государственную границу. [845]

Ветеран Балтфлота Федор Раскольников был советским послом в Болгарии. Вызванный в Москву в апреле 1939 года, он отказался вернуться. Тем не менее, сегодня он реабилитирован. Раскольников — единственный советский невозвращенец, удостоенный такой чести. Частично это объясняется особо крупными заслугами Раскольникова в годы революции и гражданской войны, полным отсутствием связей с какой-либо оппозицией. Кроме того, Раскольников до конца заявлял о своей верности большевизму, да и умер он всего через несколько месяцев жизни на Западе, в сентябре 1939 года, от нервного расстройства. Даже Эренбург в своих мемуарах упоминает о встрече с Раскольниковым в Париже, причем выясняется, что Эренбург сочувственно отнесся к человеку, решившему остаться за границей.

17 августа 1939 года Раскольников написал оскорбительное письмо Сталину, которое сразу после его смерти, 1 октября 1939 года было опубликовано в издававшейся Керенским в Париже «Новой России». А еще при жизни Раскольникова, 26 июня 1939 года, его несколько более умеренное заявление появилось в милюковских «Последних новостях». В этом заявлении, обращаясь к Сталину, Раскольников между прочим твердо заявил: «Вы сами прекрасно знаете, что Пятаков не летал в Осло». Раскольников тем самым разоблачал состряпанное против Пятакова обвинение в тайной встрече с Троцким в Осло — обвинение, по которому Пятаков был приговорен к смертной казни и расстрелян. Эта уверенная фраза Раскольникова показывает, что в партийных кругах очень многое было известно о подлинном характере обвинений против жертв террора и что сведения такого рода обсуждались старыми партийцами.

МОЛОДЕЖЬ

Одна крупная организация оставалась еще под руководством первого набора сталинцев — ВЛКСМ.

В декабре 1925 года, после поражения Зиновьева на XIV съезде партии, Сталин послал в Ленинград Александра Косарева для проведения чистки в ленинградском комсомоле. В 1926 году оппозиционный блок предпринял серьезную попытку заручиться поддержкой молодежи и студентов. Большинство в «троцкистских» группах протеста составляли молодые представители интеллигенции, недовольные партийным контролем над комсомолом. В результате половина состава Ленинградского горкома ВЛКСМ была исключена из организации.

Котолынов, возглавлявший зиновьевское крыло в ленинградской молодежной оппозиции, смело обвинил Косарева в тактике откровенного запугивания. Однако Косарев продолжал вести эту тактику и по возвращении в Москву. В 1927 году он стал секретарем ЦК ВЛКСМ, а в 1929 — Первым секретарем.

С тех пор «массовая беспартийная организация», как официально именовался комсомол в уставе, сделалась активным инструментом в руках Генерального секретаря ЦК ВКП[б] — чем-то вроде «Сталин-югенда», если применить аналогию с немецким национал-социализмом.

Впрочем, даже такое сильное сравнение выглядит недостаточным. На ноябрьском пленуме ЦК КПСС в 1962 году тогдашний первый секретарь ЦК ВЛКСМ С. Павлов привел в своем выступлении указание Сталина комсомолу: «На первый план выдвигалось, и это черным по белому было записано, что первейшей задачей всей воспитательной работы комсомола является высматривание и распознавание врага, которого нужно потом убирать только насильственно, методами экономического воздействия, организационно-политической изоляции и методами физического истребления. Вот куда хотел направить усилия комсомола Сталин». [846] Как видим, Сталин хотел, чтобы комсомол стал вспомогательной молодежной организацией НКВД!

21 июля 1937 года Сталин и Ежов вызвали Косарева и полтора часа читали ему нравоучения за то, что комсомольская организация не играла достаточной роли в развертывании кампании бдительности и разоблачений. [847] Косарев постарался удовлетворить их требования. Из попавших в немецкие руки во время войны и затем сохранившихся смоленских архивов мы знаем, что творилось в областных комсомольских организациях осенью 1937 года.

В октябре 1937 года в комсомольских организациях Смоленской (в то время Западной) области прошла всеобщая чистка. Было сказано, что «Фашисты, проникшие даже в ЦК комсомола, теперь разоблачены». 11 октября 1937 года новый первый секретарь обкома ВЛКСМ Манаев заявил, что его предшественники «враги народа Коган и Приходько» якобы «подорвали семьсот колхозных комсомольских организаций». «Врагами» были «заполнены» педагогический институт, техникум, средние школы и даже пионерские организации. Один секретарь комсомольской организации за другим объявлялись преступниками. Было заменено от половины до двух третей всего состава членов комсомольских комитетов и секретарей первичных организаций.

Однако и сам Манаев был вскоре обвинен в том, что давал деньги на лечение арестованным «врагам народа», а также в «преступной медлительности» в деле выкорчевывания врагов. Приехавший из Москвы руководитель объявил: плохая работа областной комсомольской организации объясняется тем, что, возможно, в ней еще остались неразоблаченные враги.

Последовавшее обсуждение вылилось в новый поток доносов. Делегат от Вязьмы, сообщивший, между прочим, что в последние годы район потерял пятерых комсомольских секретарей, тут же обрушился на тогдашнего секретаря райкома, сказав, что тот «полностью разложившийся человек» и к тому же «многоженец». Выступавшие говорили, что хотя много враждебных элементов было уже вычищено, прошедшие разоблачения были только поверхностными. Еще один делегат заявил, что из четырехсот двух учителей в его районе сто восемьдесят были «чуждыми элементами». [848]

Когда «разоблачители» стали выступать открыто, Косарев обнаружил, что нашлись большие энтузиасты, чем он сам.

Молодая сотрудница комсомольского аппарата по фамилии Мишакова предприняла попытку скомпрометировать и уничтожить руководящих комсомольских работников Чувашской АССР, назначенных лично Косаревым. Косарев немедленно вмешался, предотвратил разгром Чувашского комсомольского руководства и снял Мишакову с работы в ВЛКСМ. 7 октября 1938 года Мишакова обратилась с письмом к Сталину. Два-три дня спустя ее пригласил Шкирятов, которому Сталин поручил разбор дела.