Очерки времен и событий из истории российских евреев том 2

Даже самые удачливые евреи-"народники" испытывали порой разочарование, потому что идеализировали крестьянина и плохо его понимали. "Как-то раз я был в ударе, - вспоминал И.Аптекман. - Я развернул перед моей аудиторией картину будущего социального строя, долженствующего воцариться у нас после народного восстания, когда сам народ сделается хозяином всех земель, лесов и вод. На самом, так сказать, интересном месте меня прервал один из моих слушателей торжествующим возгласом: "Вот будет хорошо, как землю поделим! Тогда я принайму двух работников, да как заживу-то!…" Но даже и это столкновение с действительностью не расхолаживало поклонников Чернышевского, Добролюбова и Писарева, которые с фанатизмом и без колебаний приняли новую веру взамен утраченной. Свою надежду на "русского мужика" они упрямо переносили с конкретного крестьянина, который их разочаровывал, на крестьян вообще. "И чем дальше от нас в географическом отношении были эти "добрые земледельцы", - вспоминал Л.Дейч, - тем охотнее мы готовы были наделять их всевозможными добродетелями и положительными качествами… и жертвовать решительно всем ради улучшения условий их жизни".

Еврейское "хождение в народ" удавалось далеко не каждому, и некоторые поэтому агитировали в городах, среди рабочих. В Киеве члены еврейского кружка Павла Аксельрода учили грамоте плотников и стекольщиков, читали им популярные книги и вели пропаганду. Считали тогда, что в рабочую среду легче проникнуть, если самому быть рабочим, а для этого нанимали, к примеру, еврея-сапожника, который обучал молодых революционеров сапожному ремеслу, а они не теряли времени даром и, в свою очередь, агитировали его во время учебы.

В 1872 году в Вильно образовался кружок молодежи, человек восемь-десять, которые отрицали еврейскую "регрессивную" религию, "архаический" язык, национальность и призывали к борьбе за "общечеловеческие идеалы добра и справедливости". "Для нас, социалистов, нет ни национальностей, ни расовых разделений, - писал один из членов кружка Аарон Либерман. - Все мы, живущие в России, русские; у нас одни интересы и одни обычаи. Мы - русские! соединимся же против врагов во имя равенства и братства!" Члены кружка получали из-за границы нелегальную литературу и распространяли ее в городе, но, самое главное, они тоже готовились "идти в народ" и пропагандировать свои идеи среди российского крестьянства. Планов было много и много споров, молодые люди не умели еще таить свои намерения, и такой кружок, естественно, очень быстро попал под подозрение полиции. Сделали обыск у основателя кружка Аарона Зунделевича, нашли там "только сапожные инструменты, но и этого было достаточно для уличения Зунделевича в государственном преступлении… Верно, говорят, он хочет идти в народ". По городу прошли повальные обыски, некоторых членов кружка арестовали, другие успели убежать за границу, а полицмейстер города призвал к себе представителей еврейской общины и заявил им категорически: "Мы до сих пор считали вас, евреев, только мошенниками; теперь же мы будем считать вас и бунтовщиками".

От еврейской общины потребовали повлиять на молодежь, и во всех молитвенных домах Вильно зачитали особое обращение: "Недавно появились негодные люди с извращенными понятиями, зло называющие добром, а добро - злом… Они пишут бессмысленные книги, говорят разнузданные речи; услащая преступление вкрадчивыми и увлекательными словами, они действуют губительно на своих товарищей…" Но воззвание не помогло, и вскоре из Вильно уже сообщали, что "дело разветвляется на зло всем проповедникам и сыщикам". Полиция снова провела по городу обыски, нашла много запрещенных книг и арестовала сорок человек, среди которых оказались четыре девушки и один солдат. Следом за Вильно еврейский кружок образовался и в Ковно, где поначалу тоже желали "слиться с русским мужиком", но со временем научились уже произносить новые для них слова - "социализм" и "коммунизм".

Тогдашние теоретики "народничества" считали "народом" лишь крестьянство, обладавшее скрытой революционной энергией, которую следовало пробудить. В фабрично-заводских рабочих тоже предполагалась некая "скрытая сила", а евреев признавали "исключительно торговым" народом, и даже евреев-ремесленников в их крохотных мастерских не принимали в расчет и считали, что они тоже не прочь стать "гешефтмахерами" при благоприятных условиях. "Для нас существовал один только несчастный, обездоленный трудящийся люд, понимавший и говоривший на господствующем русском языке", - вспоминал один из евреев-"народников". Именно поэтому призыв "Иди в народ!" означал для них только одно - иди в русский народ, в его "рабочее сословие", и одновременно с этим - уходи из еврейства, ассимилируйся и как можно скорее усвой "русский национальный дух". "Пусть каждый из нас сойдется с людьми своего класса и сословия без различия исповедания, - писал социалист Аарон Либерман, - и тогда мы сможем заявить: у нас, евреев, нет своей особой культуры, отличающейся от культуры народностей, среди которых мы живем".

Эта еврейская революционно настроенная молодежь враждебно относилась к традиционному еврейству, к еврейской религии, и подобно многим неофитам - новообращенным, переняв новые идеи, готова была беспощадно разрушать старый мир, который должен был исчезнуть, по ее мнению, во имя "общечеловеческих" идеалов. "У меня, -да и не только у меня одного, - вспоминал один из таких неофитов, - неверие и ненависть ко всякой вере приняли в то время характер истинного фанатизма. Когда я проходил мимо синагоги, откуда доносились звуки молитвы или учения Талмуда, я скрежетал зубами от злобы. Высшим наслаждением для меня было доказывать, что Ветхий Завет не написан Моисеем, что Иисус Навин не остановил солнца, что царь Давид скверный человек, а сын его Соломон - глуп и т.д." Для этих новообращенных все было просто и однозначно в век "торжества наук и разума". "Железные дороги, телеграф и прочее объединили всех людей, - провозглашал один из них. - Слившись с другими народами, евреи забудут свою религию, а вместе с нею и свой язык".

Эти новые веяния разочаровали старое поколение "маскилим", которые надеялись прежде на просвещенную еврейскую молодежь. И вдруг они увидели, что эта самая молодежь, пройдя через университеты и получив недоступные для других льготы, стремительно ассимилируется и уходит из народа. Первым выступил против прежних идей "слияния" Перец Смоленский в журнале "Гашахар" - "Рассвет", который он издавал в Вене. "Они все твердят нам: будем, как все народы! - писал он. - Я тоже самое говорю: будем, как они, добиваться просвещения, оставим, как и они, вредные предрассудки и будем верными гражданами в стране нашего рассеяния; но не будем…, подобно им, стыдиться нашего происхождения и станем дорожить нашим языком и нашим национальным достоинством". Перец Смоленский определял еврейство, лишенное собственной территории, "духовной нацией", которая имеет такое же право на культурную и национальную жизнь, как и прочие народы. Основа еврейства - язык иврит и вера в национальное освобождение. Без иврита нет иудаизма, а без иудаизма нет еврейского народа. "Все те, кто презирает еврейский язык, - писал Смоленский, - презирают весь народ, и нет им места во Израиле, они предатели народа!"

А власти уже разгромили движение "народников", и несколько сот человек попали в тюрьмы или были сосланы в Сибирь. Но на смену "народникам" появилось тайное общество "Земля и Воля", и сразу же начались покушения: Вера Засулич стреляла в Петербурге в градоначальника Трепова, в Киеве убили жандармского офицера, в Харькове - генерал-губернатора, а затем в Петербурге - самого шефа жандармов. Участников покушений вешали по приговору судов, заточали в казематы на пожизненное заключение, а в ответ на это заговорщики совершали по всей России новые и новые террористические акты. В 1879 году тайное общество "Земля и Воля" раскололось на два: "Черный Передел" продолжал заниматься агитацией в деревне, а "Народная Воля" немедленно вынесла смертный приговор Александру II. Началась охота за царем: в него стреляли на петербургской площади, взорвали мину под поездом, в котором он должен был ехать, делали подкопы под улицами и даже произвели взрыв в Зимнем дворце.