Две силы

– Я в этой дыре очень многое слыхал, – чуть-чуть уклончиво ответил отец Пётр. – Я, например, кое-что знаю о Бермане и о вашей встрече с ним.

Валерий Михайлович вспомнил анекдот о великом английском актёре Кине, который подал крупную милостыню нищему и объяснил это так: “Этот человек или действительно совсем нищ, или гениально играет нищего, помочь ему нужно и в том, и в другом случае.” Отец Пётр или был ясновидящим, или гениально играл роль ясновидящего. Поговорить с ним стоило и в том, и в другом случае.

– Я никак не хочу вводить вас в заблуждение, Валерий Михайлович. Есть вещи, которые я знаю, так сказать, обычным информационным путём, хотя, впрочем, и этот путь не совсем обычен. И есть вещи, которые я, действительно, знаю путём, ну, называйте, как хотите, ясновидения, или, как теперь принято говорить, “психического телевидения”. О Бермане я знаю просто. А если там, где-то на перевале, действительно, застрял Медведев, то это уже из области четвёртого измерения. Поэтому я вам, прежде всего, предлагаю помыться.

– Я, по мере возможности, купаюсь каждый день, – сказал Валерий Михайлович, несколько удивлённый прыжком от четвёртого измерения к мытью.

– Допускаю. Но здесь, рядом есть горячий сернистый ключ. При нём запруда, вроде ванны. Я вам дам мыло, халат, туфли и прочее. Выкупайтесь, вы очень устали. Попом мы будем пить водку, есть омулей и разговаривать. Один культурный человек раз года в два – этого мало даже и для отшельника…

Простите, вы лицо духовного звания?

– Нет. Я, так сказать, отшельник – дилетант. Что же касается водки, то её, как известно, и монаси приемлют. Потом сможете раздеться и лечь спать по-человечески. Раньше завтрашнего утра Еремей не вернётся, с раненным это не так скоро.

– С каким раненным?

– Разве я сказал “раненным”?

– Сказали.

– Ну, значит, будет раненный. Ничего, вылечим, – сказал отец Пётр бодрым тоном, вскочил с постели, достал беличий халатик, такие же туфли и, немного подумав, извлёк откуда-то довольно жесткую щётку…

– Думаю, и щётка пригодится.

Валерий Михайлович ещё раз осмотрел пещеру, о столь модернизированных отшельниках он ещё не слыхал.

– Скажите, – спросил он чуть-чуть насмешливо, – а радио у вас есть?

– Есть, сказал отшельник. Можете принимать и Огненную Землю. Я кое-что принимал из ваших разговоров, но не всё мог расшифровать. Поговорим после купанья.

Отшельник бодро вышмыгнул на двор, и Валерий Михайлович недоумённо последовал за ним. О святом отце Еремей, видимо, имел не вполне адекватное*) представление…

*) соответственное реальности

ЛОГИКА ЖИЗНИ

Шагах в сорока от пещеры струился из расщелины крохотный ручеёк, запруженный небольшой плотиной. Получалось что-то вроде ванны. Над ванной стоял лёгкий дымок. Отшельник заботливо показал, куда класть и вешать одежду и с одобрением посмотрел на жилистую конструкцию Валерия Михайловича.

– Вы хорошо тренированы, но только не пытайтесь угнаться за Еремеем и потомками его…

Валерий Михайлович постепенно влез в почти обжигающую воду и вытянулся в ней во весь свой рост. Тело покрылось пузырьками газа, и отец Пётр, пожелав “лёгкого пара”, ушёл.

– Я пока трапезу приготовлю.

“Трапеза” обещала быть Лукулловской. Если бы Валерию Михайловичу часа за три тому назад сказали, что в необитаемой щели Алтая он найдёт “отшельника-дилетанта” и его келью, оборудованную так, как оборудован самый современный американский коттедж, Валерий Михайлович, конечно, не поверил бы. Но и отшельник и его келья были налицо. И от американского коттеджа келья отличалась, может быть, только тем, что кроме беспроволочного телевидения, отшельник занимался ещё и “психическим”.

Всё это было раздражающе нелогично. Почти месяц тому назад совершенно случайная встреча с Потапычем куда-то повернула все пути Валерия Михайловича. Да и в этой совершенно случайной встрече был ещё дополнительно случайный элемент – винтовка Потапыча, приставленная к стволу дерева. Если бы винтовка была в руках Потапыча, то по всем разумным данным дело кончилось бы стрельбой “с роковым исходом”, как говорится в таких случаях в уголовной хронике газет.

Но встреча всё-таки случилась, случилось и так, что Потапыч не имел времени схватиться за винтовку. И, вот, теперь Еремей, встреча со Стёпкой, беседа с Берманом и, наконец (наконец-ли?) этот отшельник – то-ли жулик, то-ли святой. Возможность того, что отец Пётр состоял просто на службе в НКВД, была всё-таки не совсем исключена. В таком случае Валерий Михайлович рисковал после Лукулловской трапезы очутиться более или менее непосредственно в объятиях то-ли Медведева, то-ли Бермана.

Валерий Михайлович обсуждал и эту возможность. Технически она казалась ему совершенно невероятной, до перевала даже при медвежьих ногах Еремея не меньше шести часов. Туда и назад – двенадцать. По дороге на перевал где-то идут Еремей с сыном. На самом перевале, кроме, может быть, какого-нибудь патруля, случайно перешедшего через советскую границу, не может быть никого. Сам отшельник знает о нём, Валерии Михайловиче, больше, чем можно было-бы предположить при любом усилении воображения. Нет, агентурой НКВД здесь не пахнет…

Валерий Михайлович слегка успокоился и не без некоторого удовольствия осмотрел своё тело. К нему он относился с суровой вежливостью, не баловал, но и не забывал. Приятно было ощущение сильной и отдыхающей в горячей воде мускулатуры. Менее приятны были размышления о логике жизни вообще.

Когда-то, очень давно, жизнь казалась ему вполне логичным процессом, из которого нужно было только удалить всё то иррациональное, которое даже и он, Валерий Михайлович, называл по тем временам суеверием. Или пережитками суеверий. Всё было очень логично и замечательно просто: каждый шаг по пути науки и прогресса “освобождал человечество” от таких-то и таких-то суеверий, пережитков, гнёта, неравенства, несчастья. Он, Валерий Михайлович, сделал много шагов. И “освобождая человечество”, сидит сейчас в Алтайской щели, как загнанный и раненый волк, жена сидит в Нарынском изоляторе, миллионов десять-пятнадцать “освобождённых” людей сидят в таких-же местах, и “прогресс”, освобождённый им, Валерием Михайловичем, от пут всяческих суеверий и всяческой невежественности, угрожает подвергнуть мир судьбе экспериментальной молекулы – разложить его на атомы.

Всё-таки приятно было вытянуться в горячей воде. Пузырьки газа покрыли всё тело мелким жемчугом, лёгкий пар дымился над водой. Валерий Михайлович почти с наслаждением чувствовал то, что по-немецки называется Entspannung*), по-русски, кажется, даже и слова такого нет: тело отдыхало после непрерывного перенапряжения последних недель. Вот если бы люди выдумали такую ванну для мозга!

*) Растормаживание, ослабление напряжения.

Валерий Михайлович снова вспомнил Кантовскую “Критику Чистого Разума”. Что есть разум, и что есть чистый разум? В детских воспоминаниях Валерия Михайловича была одна страница, из которой то и дело выглядывал какой-то иронический бесёнок и издевался над всяким разумом вообще. Страничка была неприятной, хотя ничего особенного в ней не было. Просто в дни своей очень ранней юности Валерий Михайлович, как и все мальчишки, занимался всякой ерундой: строгал, пилил, клеил, что-то мастерил и портил всё, что ни попадалось под руку. Мать, желая направить его индустриальную энергию на нечто общеполезное, поручила ему наточить нож. В каждом хозяйстве есть особо привилегированный нож, сточённый до ширины двух-трёх сантиметров и пользующийся особенным уважением хозяйки. Поручая Вальке это сокровище, мать настрого наказала точить нож только на мокром точиле. Валерий Михайлович, лет ему тогда было что-то около десяти-двенадцати, совершенно естественно считал мать живой коллекцией всяких предрассудков, суеверий и вообще ненаучного мышления, научным образом мышления Валерий Михайлович начал заниматься очень рано. Привилегированное положение ножа казалось ему предрассудком, не все ли ножи одинаковы? А вопрос о мокром точиле был однозначущ с чем-то вроде освящённой воды, в этом истинно научном возрасте будущий Валерий Михайлович был убеждённым атеистом. Мамаша всё-таки считала его вундеркиндом, папаша полагал, что его нужно пороть по меньшей мере каждую субботу – хороший был обычай в старину. Но это было чистой абстракцией, и единственные меры, принимавшиеся папашей против будущего Валерия Михайловича, заключались в том, что ружья, патроны и прочее папаша держал под замком и ключ от замка прятал на ночь под подушку.