Авантюристы Просвещения: «Те, кто поправляет фортуну»

Рассчитывая на удачу, можно было либо верно служить царствующей особе, либо попытаться свергнуть ее, составить заговор. В отличие от Анны Иоанновны, Елизавета Петровна и Екатерина Алексеевна использовали иностранцев не для того, чтобы править, а для того, чтобы взойти на престол. В перевороте 1741 г. активную роль сыграли фавориты Елизаветы французский посол маркиз де ла Шетарди и врач Лесток. Екатерина полагалась в основном не на французов, а на итальянцев, и в менее важных делах. По роду занятий и образу жизни иноземец в чужой стране обретает характерные качества авантюриста: он вхож в любой дом, постоянно перемещается, готов взяться за любое дело — он идеально подходит на роль связного, он собирает и распространяет информацию. А то, что великая княгиня метит на престол, понимали многие. Незадолго до кончины Елизаветы Петровны шевалье д’Эон написал, что праздная и сластолюбивая жизнь императрицы прямо противоположна энергичной и твердой деятельности, необходимой для управления страной. Он уничижительно отозвался о Петре Федоровиче: лицом дурен и во всех отношениях неприятен, ум недалекий и ограниченный, упрям, вспыльчив, без меры и без толку болтлив, часами говорит о военных делах, преклоняется перед Фридрихом II и к тому же не без сумасшедшинки («un grain de folie»). Д’Эон даже предположил, что если императрица проживет достаточно долго, чтобы воспитать малолетнего Павла, то завещание будет не в пользу отца. Увы, о Павле Петровиче будут говорить все то же самое, слово в слово. Напротив, шевалье весьма высоко отозвался о талантах, красоте и образованности Екатерины Алексеевны, которые несколько омрачены ее сердечными увлечениями. «Я верю в ее смелость, и, по суждению моему, у нее достанет характера предпринять смелое дело, не страшась грядущих последствий» [606]. Но великая княгиня столь явно хочет заниматься государственными делами, уверяет д’Эон, снискать любовь народа, что императрица прониклась к ней недоверием.

Брильянтщика Бернарди, обосновавшегося в Петербурге с 1749 г., арестовали в 1759 г. вместе с канцлером А. П. Бестужевым, И. П. Елагиным, В. К. Ададуровым и сослали в Казань, где он вскоре умер (Казанова утверждает, что он «был отравлен по подозрению, о коем не должно распространяться», — ИМЖ, 556). Понятовскому тогда же приказали покинуть Россию. «Бернарди был итальянский торговец золотыми вещами, который был неглуп и которому его ремесло давало доступ во все дома […] Так как он постоянно бывал везде, то все друг для друга давали ему какие-нибудь поручения; словечко в записке, поданное через Бернарди, достигало скорее и вернее, нежели через прислугу. Таким образом, арест Бернарди интриговал целый город, потому что он ото всех имел поручения, от меня также, как и от других» («Собственноручные записки императрицы Екатерины II») [607]. Разумеется, в мемуарах Екатерина Алексеевна не стала вдаваться в подробности своего участия в заговоре, но тогда она настолько испугалась, что тотчас сожгла бумаги и сделала все возможное, чтобы установить связь с заключенным. По свидетельству Казановы, сын Бернарди по восшествии императрицы на престол исхлопотал пенсию, и только неудачная женитьба на комедиантке помешала ему сделать карьеру при дворе.

В 1764 г. в Германии, по дороге в Россию, венецианец встречает виолончелиста Даль Ольо и слышит рассказы об Одаре, проехавшем чуть раньше. Как утверждает Джакомо, императрица, щедро наградив, выпроводила из страны итальянцев, связавших нити заговора летом 1762 г. Вместе со своим братом, музыкантом и композитором Доменико (1700–1764), венецианец Джузеппе Даль Ольо (ум. между 1791 и 1796 гг.) тридцать лет, с 1735 г., состоял при Петербургской придворной капелле. В мемуарах Екатерина II вспоминает, как в бытность ее великой княгиней музыкант помог ей переправить письмо к матери, принцессе Ангальт-Цербстской, удаленной от русского двора [608]; об участии Даль Ольо в заговоре сведений нет.

Пьемонтец Джованни Микеле Одар (ок.1719 — ок.1773) приехал в Россию в конце царствования Елизаветы Петровны и по протекции канцлера графа М. И. Воронцова, подобно Билиштейну, был определен в чине надворного советника в коммерц-коллегию. В 1761 г. он представил два мемуара: один о российской коммерции в целом (как полагается, автор излагает историю вопроса, хвалит природные богатства России, описывает состояние сельского хозяйства и мануфактур, всего, что потенциально может стать предметом импорта, и дает самые общие советы: развивать конкуренцию, избегать посредников, не ввозить предметы роскоши), а второй — о правилах конфискации товаров в случае банкротства [609]. Затем Одар оставил коллегию по незнанию русского языка; племянница и воспитанница М. И. Воронцова княгиня Е. Р. Дашкова рекомендовала итальянца Екатерине Алексеевне в качестве секретаря, но переписки было мало, и в мае 1762 г. Одар сделался управляющим одним из имений государыни. По свидетельству иностранных дипломатов, в частности Мерси д’Аржанто и Беранже, Одар был «секретарем», «опорой заговора», приведшего 14 июня 1762 г. на престол Екатерину II [610]. Незадолго до переворота он обратился к французскому послу барону де Бретею с просьбой выделить на заговор 60 тысяч рублей, но тот заколебался, денег пожалел и упустил прекрасную возможность упрочить французское влияние при русском дворе. Более того, не придав особого значения словам пьемонтца, Бретей уехал из России накануне решительных событий, а Одар одолжил сто тысяч у английского купца Фельтена [611]. Екатерина II подыскивает пьемонтцу теплое местечко, назначает в свой кабинет в качестве библиотекаря. В этот момент он на коне, его расположения добиваются дипломаты, его хвалит граф Воронцов за то, что он не отвернулся от прежних покровителей. И тотчас Одар упускает шанс: в июле 1762 г. он отправляется в Италию за своей семьей, даже не получив обещанного награждения, а только тысячу рублей на дорогу.

Одар уезжает вместе с графом Д. М. Матюшкиным, но вскоре расстается с попутчиком [612]. По дороге итальянец отвозит Понятовскому письмо Екатерины II, не разрешающей своему бывшему любовнику возвращаться в Россию [613]. В начале сентября Одар пишет из Вены к д’Аламберу по поручению графа Панина (другое приглашение было направлено через Пикте Великана). На обратном пути из Италии (где он пробыл подозрительно мало) он надолго застревает в Вене, где в итоге остается жить его жена под предлогом слабого здоровья. В октябре-ноябре Одар ведет там переговоры о покупке для императрицы собрания эстампов графа Каналя, пересылает Панину копию своего послания к д’Аламберу и отказ философа. Лишь в январе 1763 г. пьемонтец отправляется обратно в Россию, прихватив с собой план воспитания герцога Савойского, который получили в Австрии для воспитания эрцгерцога Иосифа, а он тайком за две ночи скопировал. Одар уверяет Панина, что план солидный и разумный, далекий, как он выражается, от причуд системы Руссо, стремящегося уйти от проторенных путей [614]. Интересна тут скорее интонация: Одар пишет о недавно вышедшем «Эмиле» как о произведении общеизвестном и Панину, воспитателю цесаревича, хорошо знакомом. Настолько хорошо, что в этом же году Екатерина II запретила его продажу в России.

Но в целом письма Одара к Панину и Дашковой из-за границы и донесения иностранных дипломатов показывают, насколько быстро падает его кредит. Человек действия надел маску философа, т. е. в трактовке Одара — человека обеспеченного и потому на все взирающего равнодушно. Перед его отъездом, 13 июля 1762 г., из Петербурга Беранже доносил в Версаль графу де Шуазелю: «Он вовсе не богат и, размышляя на вершине удачи о переменчивости фортуны и превратности людских дел, говорил мне позавчера, что желал бы обеспечить себе покой, поместив в венецианский или генуэзский банк столько, чтобы жить в приятствии как философ» [615]. Риторика помогает представить измену как поведение, достойное истинного мудреца. Но, рассуждая о возможных невзгодах, Одар притягивает их; он сам изгоняет себя из страны.