Тайны, догадки, прозрения<br />(Из истории физиологии)

Надо признаться, что в дальнейшем Иван Михайлович не только на научном поприще подтверждал свою «неблагонадежность». Он делал это и на поприще общественном — принимал участие в студенческом движении, выступал против несправедливостей шовинистических партий и в Медико-хирургической академии, и в университетах — Одесском и Московском; затевал громогласные дискуссии на философско-политические темы и всегда был материалистом, никогда не скрывал, что стоит на стороне угнетенных.

Всей своей благородной жизнью, нелицеприятным поведением, передовыми взглядами он утвердил за собой почетное звание «неблагонадежного».

«Рефлексы головного мозга» навсегда прилепили Сеченову ярлык революционера в науке и множество других, не менее славных ярлыков.

По поводу «Рефлексов», как некогда по поводу «Антропологического принципа в философии» Чернышевского, началась жгучая полемика. Противники утверждали, что необязательно какой-либо поступок — психический акт — должен возникать только по внешнему толчку, что он может — и очень часто возникает — как раз по внутренним побуждениям. Противники просто ничего не поняли! Произошла путаница, что не раз бывало в истории наук: в спор вступили не подлинные противники, а сторонники, и воевать тут было не с кем — просто следовало разъяснить. Тем более, что «против» выступило «Русское слово», один из немногих на Руси прогрессивных журналов, редактируемый Д. И. Писаревым. Разъяснения же взял на себя «Современник», возглавляемый Антоновичем.

Спорить было не о чем… Сеченов и не отрицал «внутренних стимулов» — таких, как голод, жажда и другие. Но если страх ощущается в сердце, если оно замирает или, наоборот, начинает усиленно биться, это не значит, что страх вызван внутренним сердечным «возбуждением»; причина страха лежит вне сердца, он приходит извне и только ощущается внутри! Все очень просто — само возбуждение следует дифференцировать, смотря по тому, где помещается орган, который его испытывает: на наружной стороне тела или внутри его. Реакция может быть внутренней, но она не может не зависеть от внешнего побуждения. В противном случае, разъяснял Антонович, остается лазейка для признания возможности самопроизвольного возникновения психических актов в сознании, без всякого повода и вызова, то есть снова разделение живого организма на психическое и телесное, отрыв его от среды обитания, с которой он связан навеки короткой и толстой цепью.

Лазейка для действительных противников, и они не замедлят ею воспользоваться.

До этого не дошло: цензура запретила дальнейшее обсуждение «Рефлексов» в печати. Случилось то, чего боялось министерство внутренних дел: труд Сеченова стал достоянием всего читающего общества, идеи его пропагандировались через печатное слово.

Цензура запретила издание «Рефлексов головного мозга» отдельной книжкой.

Запрет был нарушен.

Пользуясь тем, что статья Сеченова была опубликована в «Медицинском вестнике», сразу ставшем библиографической редкостью, издатель Головачев решил на свой страх и риск выпустить ее отдельной книжкой. Положенное по закону количество книг Головачев представил в цензуру в тот день, когда «Рефлексы» были уже переданы в книжные лавки.

В министерстве внутренних дел начался аврал: курьеры рысью разносили приказы, письма, распоряжения; сенатор Щербинин приказал «означенную книгу арестовать»; обер-полицмейстеру поручили бдительно наблюдать за арестованными экземплярами, будто они и впрямь могли сбежать из-под ареста. И вообще — автора, издателя, а заодно и книгу «подвергнуть судебному преследованию»… Впрочем, лучше всего книгу уничтожить!

Как ни странно, спас положение закон. Вернее, отсутствие необходимого закона в уголовном кодексе. Российское законодательство почему-то не предвидело подобной ситуации. Между прочим, могло бы и предвидеть, ведь вон как неспокойно было на Руси! Но — не предвидело, а на сочинение нужного закона не было времени. Прокурор не пожелал ударить лицом в грязь в столь громком процессе и выразил сомнение в «благополучном исходе его». Машина дала обратный ход: министр внутренних дел, после долгих размышлений, вынужден был процесс приостановить. Министр сделал это вопреки своим убеждениям, сделал потому, что резонно рассудил: процесс возбудит еще больший и особенный, ввиду своей беспрецедентности, интерес к новой научной теории, и нет никакого смысла широковещательно оглашать во время судебного производства материалистические воззрения автора. Тем более, что ни под какой закон эти воззрения не подведешь…

Через семнадцать месяцев после начала травли арест с издания Головачева был снят. Три тысячи экземпляров книги разошлись в три дня.

Впоследствии Сеченов писал, что из-за этой книги его произвели в проповедники распущенных нравов и обвиняли в том, что его «учение развязывает человеку руки на какое угодно постыдное дело, заранее убеждая его, что он не будет виновным, ибо не может не сделать задуманного. В этом обвинении пункт развязывания рук на всякое постыдное дело есть плод прямого недоразумения. В инкриминируемом сочинении рядом с рефлексами, кончающимися движениями, поставлены равноправно рефлексы, кончающиеся угнетением движения. Если первым на нравственной почве соответствует совершение добрых поступков, то вторым — сопротивление человека всяким вообще, а следовательно, и дурным порывам… Где же тут проповедь распущенности?»

Не было никакой проповеди распущенности. Недоразумения тоже не было. Обвинители прекрасно понимали о чем речь, и как раз это-то и напугало их до смерти.

«Недоразумение», однако, витало вокруг Сеченова вплоть до 1905 года — года его смерти. Человек, написавший «Рефлексы головного мозга», поправший религию и бога, пропагандировавший Дарвина, чьи сочинения на русском языке редактировал; материалист и крамольник — нет, не мог такой человек рассчитывать на сидение в кругу «бессмертных»! Двери Российской Академии наук остались закрытыми для Сеченова, как закрыты они были для самых передовых русских ученых — Менделеева, Лебедева, Столетова, Мечникова, Тимирязева.

Слава богу, не одни академики делали русскую науку! В науке труды Сеченова имели неоценимые последствия. По признанию самого Ивана Петровича Павлова, «Рефлексы» стали отправным пунктом для создания павловских условных рефлексов и его учения о второй сигнальной системе.

…Это было, конечно, неосторожным — ввязываться в спор с Кавелиным. Тем самым Кавелиным, которого Ленин считал подлым либералом за его отвратительную роль в деле Чернышевского.

К. Д. Кавелин написал книгу «Задачи психологии». Основной тезис ее в утверждении: человек состоит из души и тела, отличных друг от друга, самостоятельных начал, которые тесно связаны между собой и могут быть рассматриваемы как видоизменения одного начала.

Ну и путаница! То ли одно начало, то ли — два? То ли отличаются один от другого, то ли — одинаковые? Но раз переходят друг в друга — значит, их все-таки два…

Сеченов ответил дважды, написав «Замечания на книгу г. Кавелина» и «Кому и как разрабатывать психологию». Бой, данный философскому дуализму, был предлогом — Сеченов с юности считал, что создание медицинской психологии должно стать его лебединой песней, заключительным актом, логически вытекающим из всех его физиологических работ.

Десять лет прошло после опубликования «Рефлексов головного мозга», десять лет формировались взгляды ученого на «медицинскую психологию», после того как он впервые покусился на «душу», утверждая ее материальность. Кавелинское «нечто», не то душа, не то тело, разумеется, не подлежали научному исследованию. Что уж тут было исследовать! Для Сеченова же главным было доказать, что все стороны психической деятельности могут и должны быть аналитически изучены.

«Мысленно мы можем отделять свое тело и свою духовную жизнь от всего окружающего, подобно тому, как отделяем мысленно цвет, форму или величину от целого предмета, но соответствует ли этому отделению действительная отдельность? Очевидно, нет, потому, что это значило бы оторвать человека от всех условий его земного существования. А между тем исходная точка метафизики и есть обособленность духовного человека от всего материального — самообман, упорно поддерживающийся в людях яркой характерностью самоощущений».