Горькое лето 41-го

— Ну да, наши «бэтушки» создавались на основе американского танка «Кристи», а Т-26 — английского «Виккерса»…

— Правильно. Откуда же возьмется инженер, конструктор танков, если он никогда их не делал? Гражданская война в Испании — великолепный полигон — показала, что все, что мы считали своими достижениями, ни к черту не годится! Что в области создания вооружения мы идем совсем не туда… Мы убедились, что наша авиация многократно слабее немецкой, что танки не соответствуют уровню, достигнутому немецкой танковой промышленностью.

— Сейчас нередко напоминают, что в 1941-м у немцев в основном были легкие Т-I и Т-II, а у нас уже и Т-34, и КВ…

— К 22 июня в Красной Армии были 636 танков КВ-1 и 1225 — Т-34, разработка которых началась в 1937 году. А немецкие Т-III и T-IV разрабатывались с 1934-го, и, главное, их производство давно уже было поставлено на поток! И в авиации Германия имела бесспорное превосходство… Так что Сталин, стремясь оттянуть начало войны, реально просчитывал возможности нашей промышленности, которая позволяла нам обрести такую же военную мощь, как у немцев, лишь к концу 1942 — началу 1943 года.

— Тогда же решались и вопросы развития флота?

— Еще в феврале 1931 года именно Сталин подал в Политбюро записку «Об охране Северного побережья», на основе которой и был создан Северный флот… А перед войной в Молотовске, теперь — в Северодвинске, по программе военно-морского судостроения должны были заложить авианосец, заложили два линкора — «Советская Россия» и «Советская Белоруссия», тяжелые крейсера. Когда началась война, все это пустили на изготовление эсминцев — их можно было сделать быстрее и числом побольше. Если бы мы успели создать тот флот, который замыслили в 1938 году на Севере, не было бы никаких проблем с полярными конвоями!

— Известно, что войну стремились отодвинуть политическими методами, что сейчас осуждается с разных сторон.

— А почему? Действительно, 23 августа 1939 года с Германией был подписан Пакт о ненападении — такой же, какой имели с ней Польша, Дания, ряд других стран. Был же и Мюнхенский договор, когда англичане и французы открестились от нас, от совместной борьбы против Гитлера, отдав ему на растерзание Чехословакию. Именно это и только это привело к Пакту о ненападении между Германией и СССР, потому что до последнего момента мы были в военном союзе с Парижем и Лондоном, но они отказали нам в этом союзе. Недаром же на Нюрнбергском процессе наша делегация заключила с американской, английской и французской делегациями джентльменское соглашение: они не вспоминают о пакте 1939 года, мы — про «Мюнхенский сговор». Честное соглашение: вы сделали гадость — мы были вынуждены сделать тоже не очень хорошее дело, вот и квиты. Зато теперь, когда потоком льют грязь на наше прошлое, без конца упоминая пакт Молотова — Риббентропа, о Мюнхене вообще не вспоминают. Кстати, тогда Чехословакию рвали на куски не только немцы. Поляки отхватили Тешенскую область, венгры — Южную Словакию и Закарпатье… Так что мы мало отличались от своих соседей по Европе, пытаясь сохранить нейтралитет в случае грядущей войны в Европе.

— Вы считаете, это было реально?

— Вполне! К тому же Сталин был уверен, что французы и англичане провоюют по меньшей мере два года — по опыту Первой мировой. Он не думал, что их так мгновенно расколошматят, что англичане бросят даже каски и будут удирать из Дюнкерка, что Петен поспешит войти в тот же вагон, где подписывался мир в 1918 году, чтобы смиренно подписать капитуляцию… Такое ему в голову не приходило! Не думал он, что они настолько слабы! Англия и Франция казались ему мощными в военном отношении странами.

— Тем временем СССР продолжал подготовку к войне по всем направлениям…

— Да, уже через пять дней после подписания Пакта о ненападении нарком ВМФ Кузнецов подает в Совнарком записку о необходимости высадить на Шпицбергене летчиков и моряков, создать там базы. Если мы этого не сделаем, то это сделают немцы, отрежут нам путь на Запад, к нашим — дальше следует смешное слово — «нейтралам». Война еще не началась, нельзя было говорить ни о союзниках, ни о противниках.

— Но этого ведь не сделали — не высадились на Шпицберген. По какой причине?

— К сожалению, документ попал на исполнение к Микояну, который ничего не понимал ни в военных, ни в морских делах и гарантировал, что шахты «Арктикугля» на Шпицбергене будут продолжать работу. Он решил, что только это и требуется. Через год, в 1940-м, опять же в августе, Наркомат иностранных дел подает наверх ту же записку: необходимо занять Шпицберген…

— Но уже было поздно: Норвегию оккупировала Германия.

— Да, наша высадка на Шпицбергене означала бы начало войны. Вот вам и вся «агрессивная политика» СССР в 1940 году!

— Кстати, после 22 июня идея высадки на норвежской территории полностью отпала?

— Нет, мы неоднократно заявляли о желании это сделать: Молотов и Сталин настаивали на этом во время переговоров с Иденом и Черчиллем, предлагали высадиться в районе Петсамо — Киркинесс, но англичане не захотели.

— Ладно, оставим союзников. Давно и много говорят о том, что после нападения Германии на Советский Союз Сталин якобы растерялся…

— … и впал в прострацию? Это не так. Просто человек, который ощущал свою ответственность за подготовку страны к обороне, который делал все, чтобы отодвинуть войну, но не смог это сделать по объективным причинам, оказался в подавленном моральном состоянии. Все разговоры о том, что когда к нему приехали Молотов, Берия, Маленков и Микоян, то Микоян якобы прочитал в глазах Сталина страх: а не арестуют ли? Сущая чепуха, чистый вымысел!

— Но ведь Микоян примерно так написал? Почему?

— Это за него придумали! В 1972 году я с ним готовил для АПН (Агентства печати Новости. — Ред.) материал, который впоследствии стал главой воспоминаний Анастаса Ивановича, и по личной практике знаю, что сам он ничего никогда не писал. Не умел, не дано было! Он был талантливым государственным деятелем, но написать даже одну страницу не мог! Он предлагал другим, если речь шла о воспоминаниях, сделать подоснову, а сам, прочитав, вносил какие-то живые моменты…

— Вы с ним о начале войны не говорили?

— Говорил! Он рассказывал о начале войны, о ГКО, но ни слова — о том самом страхе Сталина. Это появилось гораздо позже, может быть, уже и после смерти Анастаса Ивановича.

— Как вы относитесь к расхожему утверждению о том, что Сталин не верил сообщениям разведки?

— Это опять же ложь — по незнанию или сознательно! Дело в том, что руководители нашей разведки — и военной, и НКВД — после начала Второй мировой войны стали очень опасаться за свою карьеру И вместо того, чтобы, как это и положено, получив все донесения, анализировать их, выявлять, какие сведения ошибочны, какие — нет, делать какие-то выводы и рекомендации, и именно их представить наверх, в том числе Сталину, они заваливали его первозданной информацией из Европы. А информация была противоречивой. Одни утверждали, что война будет, другие — что нет.

— Есть точка зрения, что это не разведка все давала, а Кремль требовал всю получаемую информацию…

— Аналитические службы ведь были — они задним числом пытаются сейчас себя обелить!

— Все же, на чем основывалась точка зрения, что Германия не нападет на СССР в ближайшее время?

— «Битва за Британию», пожар в Лондоне, полыхавший почти всю зиму 1940–1941 года… Черчилль, став премьером, понял, что Англии не устоять даже при поддержке Штатов. Он знал, что война между Германией и СССР неминуема, и поспешил ее ускорить. Он предпринял весьма хитрую акцию, которая давным-давно описана в английских книгах… Черчилль попросил свою разведку подготовить от его имени письмо Гитлеру, в котором он якобы выражал готовность начать переговоры о заключении мира. Условием таких переговоров было нападение Гитлера на СССР. Отсюда и полет Гесса в мае 1941 года, суть которого англичане до сих пор отказываются раскрыть — ни одного документа в связи с этим не опубликовано.