Валтасар (Падение Вавилона)

- Это вы, уважаемый Даниил, рассказываете мне, ученику Бел-Ибни и прихвостню Набонида?! Если, например, хорошо вам известный нынешний царский голова и делит людей на достойных и недостойных, то только по отношению к имени Творца, чьими усилиями был создан мир. Мы с вами никогда не станем спорить, каково его подлинное имя, хотя каждый уверен, что он зовется так, как записано в его древних книгах. Разве не так, уважаемый?

- Именно так, благородный Нур-Син. Разговор с вами как глоток свежей воды в этом пронизанном зловониями болоте. Если вам придется трудно, всегда можете рассчитывать на меня. И конечно, я всеми силами готов помочь вашей несравненной супруге, сразившей меня непривычным, сбивающим с толку пониманием того, что она почерпнула из книги наби Иеремии. На канале Хубур её всегда ждут и готовы оказать гостеприимство.

- Спасибо, что вы поддержали её в мое отсутствие, сразу передали письмо. Вы знаете, ей сейчас не просто.

- Сочувствую, Нур-Син. Искренне переживаю, что Господь до сих пор не обратил внимания на вас и вашу супругу, не наградил вас наследником. Еще раз повторяю, в случае надобности вы вполне можете рассчитывать на нашу поддержку.

- Неужели вы, мудрый Даниил, полагаете, что надобность в этом уже появилась?

- Это я так, к слову...

* * *

Вечером, вспоминая об этом странном разговоре, в меру приятном, в меру тревожном, Нур-Син в который раз сердцем ощутил насыщенную тревогой, чреватую громами и молниями, обстановку, сложившуюся в царском дворце за полтора месяца до празднования четвертого года царствования Нериглиссара. На предощущения надвигавшейся грозы накладывались мысли о слепоте рока, о непостижимо выборочных щедротах и негаданно жутких наказаниях, которыми, не глядя, осыпает черноголовых высшая сила. Хранитель музея спросил себя, может, есть смысл посетить завтра Эсагилу? Поделиться с Создателем выпавшими на его долю невзгодами, но попадавшийся время от времени на глаза Шума, прибившийся к Нур-Сину после взятия Кирши, где он нашел сына обезглавленным, а после возвращения в Сиппар жену спившейся и продавшей деток содержателю борделя, как бы напоминал: сколько не бейся лбом об пол у ног Мардука, сколько не лобызай его золотые ступни, вряд ли небожитель в силах вернуть ему душевный покой. Иного Мардука искала душа. Украшенный самоцветами, золотой истукан мог, вероятно, осыпать черноголового милостями, наградить удачей, открыть путь к высшим должностям в государстве, низвергнуть в отставку, лишить жизни, но наполнить душу смыслом, жизнь целью, любовь детьми, - ему, видно, не под силу.

Вывод был до озноба нежеланный, навевавший горечь и неверие, но и бунтовать в тот живописный вечер не хотелось. Солнышко скатывалось к краю земли, позевывало в редких тучках, клонилось ко сну с томительной, завораживающей неспешностью. Ветерок припахивал благовониями, ароматом сырой земли. Вечером Нур-Син просмотрел переводы, сделанные Луринду для царского музея - занятные мысли высказывал Иеремия, но что толку в этой писанине, когда неизвестно, чем закончится схватка между Нериглиссаром и Набонидом. Казалось, что проще - поддержи царя, вплети свой голосок в хор многочисленных советников, окружавших правителя, поддакивай молоденькому ублюдку, убеди отца и всех, связанных с ним родственников, а также тех клиентов в армейской среде и жреческом сословии, кто зависим от Набузардана, одним словом, встань на сторону царя (в этом случае, прикидывал Нур-Син, Набонид действительно мог остаться в меньшинстве) - и можешь рассчитывать на безбедное существование.

Ночью Нур-Сина разбудила запыхавшаяся Нана-силим и сообщила, что его спрашивает какой-то незнакомец. Хранитель музея спустился по лестнице, подставленной ему арабом по имени Салман. Тут и проснувшийся Шума попытался подсуетиться, поддержал спускавшегося на четвереньках, задом, путавшегося в подоле ночной рубашки хозяина. С балкона, видимая в лунном свете, глянула встревоженная Луринду. Нур-Син снизу помахал ей рукой - иди, мол, спать. Так, в нижней рубашке и приблизился к двери. Глянул в специальное отверстие. У порога томился человек в темном плаще с капюшоном накинутом на голову. Рядом двое вооруженных мечами мужчин. Лиц их, упрятанных в тень стены, разобрать было невозможно.

Незнакомец откинул капюшон.

Нур-Син торопливо откинул засов, распахнул дверь, удивленно воскликнул.

- Это ты, Рабайя? Что случилось?

- Ваш отец, почтенный Набузардан, с вечера плохо почувствовал себя. Приказал вызвать молодого господина к нему в дом.

- Подожди, я сейчас оденусь.

- Поторопитесь, молодой господин.

Добравшись до знакомого с детства, массивного, выступавшего на мостовую, родового особняка, более напоминавшего крепость с башенками по углам, с ризолитами, с малюсенькой дверцей в проулок, выкрашенной в яркий красный цвет, Нур-Син на мгновение замешкался. Ему показалось, что дверь вроде омыли кровью. Он, не веря глазам, потрогал пальцем крашеную поверхность. Глупости! Дверь как дверь, а красный цвет отгоняет злых духов. Рабайя постучал, дверь тут же распахнулась, и Нур-Син вошел в набитую тьмой прихожую. По привычке, привитой Гугаллой, не глядя, сунул руки в глиняный сосуд, всегда наполненной свежей водой, омыл их. Теперь воду обязательно сменят, таков порядок был издавна заведен в отцовском доме.

Прошел в малый двор, затем, пропустив вперед слугу, поспешил за Рабайей на главный двор. Здесь Нур-Сину проводник уже был не нужен, он прямиком направился в дальний угол, в беседку. Так и есть - отец ждал его, как обычно устроившись на усыпанной подушками тахте. Набузардан был не один, на соседней лежанке горой возвышалась фигура, укрытая широкой накидкой.

- Мир тебе, отец. Мир твоему гостю.

- Садись, Нур-Син. Времени у нас мало. Расскажи, что там во дворце? Готовятся к встрече Нового года?

- Да, отец. Мне приказано сочинить новые гимны к празднику. Их будут распевать лицедеи на ритуальном представлении во дворце. Лабаши сам пожаловал в музей и принес переведенные стихи, которые прислали ему из Ионии, от греков. Написал их какой-то слепой певец, в них повествуется о войне в Малой Азии, которую греки вели с теми, кого мы называем киммерийцами, осевшими на берегах Верхнего моря. Я спросил, как согласовать героические деяния чуждых Вавилону воинов с похождениями Гильгамеша? Он ответил, никак, нам дела нет до варваров. Мне следует только воспользоваться размером, каким написаны варварские стихи.

- Ну и?..

- Я просмотрел перевод. Там говорится об обидах, оскорблениях, о наглости военного вождя греков, ни во что не ставившего своего самого могучего воина.

- Больше Лабаши ничего не заказывал? - неожиданно подал голос незнакомец. - Например, что-нибудь вроде этого, на чужеземный манер?

Он процитировал:

Вокруг тишина, только слышно в ночи,

Как тешит египетскую кошку проныра-писец.

Она визжит, ибо приятны ей ночные забавы.

Повизгивает и проныра, дорвавшийся до царской плоти.

Нур-Син открыл рот от удивления, затем воскликнул.

- Боги мои, это же Набонид!

- Он самый, - подтвердил царский голова и откинул капюшон. - Ну, рассказывай, сынок, как вы с Нериглиссаром и его недоноском договаривались сбросить меня с насиженного места и отправить в почетную ссылку. Или прямо в бездну, в страну Эрешкигаль?

- Нет, господин, о казни и речи не было! Нериглиссар убеждал меня, что ради спокойствия в государстве он готов на все, - писец усмехнулся. - Он во многом меня убеждал.

- Что ж ты перестал подпевать ему? Сочинил бы на пару с Лабаши похабные стишки о том, что я ворую направо и налево, сплю и вижу, как бы поскорее напялить на себя корону. Вот послушай очередной опус этого прыща.

Набонид звучно продекламировал стихи, звучавшие очень необычно для благовоспитанного уха.

Вокруг тишина, только слышно,

Как кто-то проворный ворует с чужого поля лук.

Отгадайте, добрые люди, кто у нас охоч до чужого добра?