Звездные судьбы (Исторические миниатюры) (СИ)

НЕТ смысла пересказывать путь Гоголя в литератype - об этом писано-переписано, этому посвящены увесистые монографии и тонкие брошюрки, солидные статьи и сенсационные "откровения" - последних сейчас все больше и больше. Важно другое: никому не известный юноша, приехавший в Санкт-Петербург из глухой малороссийской провинции, стал впоследствии одним из кумиров северной столицы, потом мишенью для самых утонченных нападок, потом гордостью и желанным гостем второй столицы - Москвы. И умер в жестокой тоске неудовлетворенных, несбывшихся желаний, ещё более одинокий, чем тогда, когда приехал "удивить Петербург". или... "Ибо в великой мудрости много печали, и тот, кто умножает мудрость свою, умножает печаль в сердце своем".

Три года Гоголь провел чиновником в Департаменте уделов. Тупая, рутинная работа дала ему только один полезный навык: прекрасный, разборчивый почерк. Но петербургские впечатления - не в салонах и не на светских раутах, а снаружи, с улицы через ярко освещенные окна, в толпе на Невском, в набитых мастеровыми и мелкими чиновниками доходных домах - эти впечатления позволят впоследствии создать бессмертные произведения. Память его была воистину дьявольской - ни единая деталь, ни одна, самая незначительная на первый взгляд мелочь не ускользали от его внимания и надежно складвались где-то в потайных уголках - на потом. Впоследствии все шло впрок. Не случайно почти каждый персонаж, созданный Гоголем,стал нарицательным - случай в российской литературе беспрецедентный.

Чиновника из Гоголя не получилось. Он нашел себе новое, довольно своеобразное занятия: нанялся домашним воспитателем к князю Васильчикову. Точнее было бы сказать - смотрителем, ибо князинька был полоумным. Для нервической, легко возбудимой и легко впадающей в меланхолию натуры Гоголя занятие откровенно вредное. Но в молодости все дается легко: когда его подопечный засыпал, Гоголь уходил в свою комнату и писал... "Вечера на хуторе близ Диканьки".

Гоголь - поэт ночи, ночные пейзажи особенно хорошо ему удавались, да и работать он любил в основном по ночам. Это потом, позже он сможет работать только в короткие утренние часы. Но и произведения тогда уже будут другие. А пока отзывы в прессе были почти единодушгы: "Истинно веселая книга!"

Еще одна особенность характера Гоголя начинает четко прорисовываться в этот период: двойственное отношение к любви и особенно к браку. Там, где кончается Малороссия, парубки и дивчины, панночки и гетманы, там, по его мнению, начинаются бессмыслица и скука в отношениях между мужчиной и женщиной. Зачем жена? Почему жена? При одной мысли об этом его охватывала тоска...

И хотя существует немало писем Гоголя, где он повествует о своих романтических увлечениях, нет никаких прямых указаний или хотя бы намека на конкретную, живую девушку или женщину. Только небесная греза, идеальное создание, возвышенная страсть и... возлюбленное одиночество, ибо "это пламя превратило бы меня в прах в одно мгновение". Если верить Вересаеву, то Гоголь избрал другой путь самоуничтожения: всю жизнь довольствовался собственным обществом и удовлетворял сам себя как в прямом, так и в переносном смысле этого слова. Неизвестно, послужило ли это одной из непосредственных причин столь ранней смерти, но то, что подобное занятие расшатывало и без того слабые нервы, - бесспорно.

Гоголь сделал окончательный выбор между любовью и творчеством, когда ему исполнилось двадцать три года. И никакие соблазны впоследствии не могли заставить его изменить это раз принятое решение.

Хотя собственно женское общество он любил, но... в качестве аудитории. Потому с энтузиазмом принял предложение одного из своих знакомых стать преподавателем истории в женском Патриотическом институте, где обучались дочери военных. Это была его стихия: не столько читать лекции, сколько рассказывать юным барышням занимательные и поучительные истории. А как рассказчик Гоголь был неистощим и необыкновенно занимателен. Настолько, что дело обернулось курьезом: его, закончившего лишь гимназию, пригласили читать лекции на кафедре всеобщей истории Санкт-Петербургского университета. Но там его хватило лишь на три - правда, блистательные! лекции. Затем запас информации иссяк, а актерское мастерство, с которым он их читал, отразилось на состоянии здоровья. Зато в Петербурге о Гоголе заговорили...

С пером ли в руках или перед благодарной аудиторией - Гоголь творил и лишь тогда был счастлив. Все остальное время его "ела тоска". О чем? Этого он и сам не знал.

А потом появились "Записки сумасшедшего" - повесть, принесшая новую, ещё большую известность Гоголю и в чем-то ставшая предсказанием его собственной трагической судьбы. Только его, в отличие от Поприщина - героя повести, в сумасшедший дом не запирали: не был он сумасшедшим. Но обращались как с душевнобольным и лечили соответственно. "Матушка моя! Царица небесная! За что они мучают меня за любовь?" - стояло в черновом тексте повести. Гоголь снял эти слова, они прозвучали из его уст много лет спустя в предсмертный час.

В 1835 году Гоголь вернулся на родную Полтавщину в зените своей славы. Маменька Мария Ивановна откровенно считала своего Никошу гением. Но главным для Гоголя было то, что его, наконец, оценила и приняла Россия - Пушкин, Аксаков, Щепкин - все сливки интеллектуального общества столицы. А в 1836 году появился "Ревизор" - благосклонно принятый на премьере высшим светом и самим государем-императором. Триумф... заставивший Гоголя невыносимо страдать от непонятости. Вместо предполагаемого автором очищения душ и высокого катарсиса зрители увидели в пьесе лишь очередной водевиль и ничегошеньки не поняли. Или не захотели понять. Так или иначе, но несколько недель Гоголь был почти физически болен от перенесенного разочарования.

Первый шрам на творческой судьбе писателя. Увы, далеко не последний...

А тут ещё маменька прислала письмо, в котором уверяла, что сочинения Барона Брамбeyca (под этим псевдонимом писал бульварные романы Осип Иванович Сенковский, злейший литературный враг Гоголя) ей безумно правятся, и наверняка это писал он, Никоша, хотя зачем-то скрывает свое авторство. Гоголь был в ужасе: теперь вся Полтавщина могла считать его сочинителем бездарных, с его точки зрения, произведений, ибо маменька щедро делилась своими догадками с соседями и знакомыми.

Выход был только один - бежать! Бежать из Москвы, из Петербурга, из России туда, где никто его не знал и не читал. В 1836 году началась эра странствований: впереди его ждала дорога, дорога, дорога... Сейчас сказали бы: Гоголь заболел тяжелейшей депрессией - и прописали бы соответствующие лекарства. Но тогда и слова-то такого не знали "депрессия". Может быть, как ни кощунственно это звучит, оно и к лучшему: гениальность и лекарства плохо уживаются друг с другом, а любой гений почти однозначно - сумасшедший. И разорвать этот заколдованный круг ещё никому не удалось.

В.Париже Гоголя настигло роковое известие: не стало Пушкина. "Моя жизнь, мое высшее наслаждение умерли вместе с ним. Мои светлые минуты моей жизни были минуты, в которые я творил. Когда я творил, я видел перед собою только Пушкина..." Он был всем для одинокого Гоголя, не знавшего ни света, ни женщин, ни иных житейских наслаждений. Со смертью Пушкина он оставался один, хотя при жизни поэта не ощущал столь тесной связи с ним. "Что имеем не храним".

А потом были "Мертвые души". "...Преддверие немного бледное той великой поэмы, которая строится во мне и разрешит, наконец. загадку моего существования", - написал Гоголь одному из своих немногочисленных друзей в 1842 году. Не построилась. Не разрешила. И даже вторая часть "преддверия поэмы" была уничтожена рукой самого автора. В припадке безумия? Или, наоборот, в величайшем озарении? Кто знает...

А загадку существования требовалось разрешить как можно быстрее. За два года до написания этого письма, в Вене, Гоголь почувствовал приступ мучительного страха, при носившего почти физические страдания. Поднимался жар, болела голова, ломило все тело. Сам воздух чужбины казался ему неприятным, зловредным. А по ночам являлась тень отца, и вспоминалось, по рассказам матери, как он тоже предчувствовал свою смерть, как знал минуту её приближения, "Малейшее какое-нибудь движение, незначащее усилие, и со мной делается черт знает что. Страшно, просто страшно. Я боюсь". И это уже остаточные симптомы. А что же творилось с ним во время разгара болезни? Никогда ещё смерть не подходила к Гоголю так близко, как на этот раз. Потом она приблизится вплотную...