Живые и мертвые (Живые и мертвые, Книга 1)

При этих словах Бирюков поднял голову и медленно, словно прощаясь с ней, обвел глазами избу.

- А что он ответил? "Еще чего! Мы, говорит, завтра вперед в бой пойдем, сами ему накостыляем и для первого случая из Ельни вышибем". И что же? Верно, пошли, и накостыляли, и из Ельни вышибли! А что теперь? Генерал от меня вперед ушел, Ельню взял, а немцы вчерась уже за нас зашли. Да куда зашли! Вчера, говорят, телефонистка с Угры в Знаменку звонила, а там ей уже по-немецки чешут, а это от нас еще на восток полсотни верст!

- Не может быть! - сказал Синцов.

- Вот те и не может быть! Генерал Ельню взял, а немцы в Знаменке. Где же теперь этот генерал? Скажи мне!

- Где, где!.. - вдруг разозлился Синцов. - Бьется где-нибудь в окружении. И мы бы тоже, если б не так, врасплох... Как-никак, а от Могилева до Ельни дошли. Было где и перед кем оружие положить, а не положили! Другие хуже вас, что ли?

- Может, и не хуже, а немец-то опять вас окружил! А надо ли было этого дожидаться? Может, самим надо было его захватывать и отсюдова и оттудова? А то стоим да ждем, пока он первый в ухо даст. А тут еще вопрос: устоишь ли? А не устоишь - так он ведь и лежачего бьет! Вот ты с бойцом своим кто вы? Вы есть лежачие.

- Нет, - сказал Синцов.

- Ну, ползучие...

- Нет, мы и не ползучие, мы идем к своим и дойдем до них.

- А немца встретите?

- Убьем.

- А танк встретите? Тоже убьете?.. А по мне, лучше не встречайте уж никого, идите себе тихо, пока до своих не дойдете. Потому что если теперь встретите, то, скорее всего, не вы убьете, а вас убьют.

- Не знаю. - Синцов помолчал, мысленно окидывая взглядом все, что пережил с того дня, как переехал могилевский мост и остался у Серпилина. Знаю одно: может быть, и мало, но сколько смогли их убить - убили.

- Это знаешь. А чего не знаешь? Начал-то с "не знаю".

- А не знаю, где вся наша техника. Словно ее корова языком слизнула и с земли и с неба!

- А их самолеты, - помолчав, сказал Бирюков, - через нас на Москву гудят и гудят. Вечером - туда, средь ночи - оттуда. Выйду на крыльцо и слушаю: много ли обратно идет? Какой гул в небе?.. Ну что ж, спи! Не взыщи, что разговором донял, но, может, ты последний политрук, с которым я говорил, а завтра мне уже с немцами говорить придется. Дойдешь до наших, будешь докладываться, передай от меня так: может, у вас планы до Москвы отступать - как у Кутузова, но и про людей тоже думать надо. Конечно, не во всякой щели не всякий таракан Советскую власть любит, но я не про тараканов, я про людей. Сказали бы мне по совести, что уйдете, что план такой, я бы тоже снялся и ушел. А теперь что? Теперь мне здесь жить да перед немцами Лазаря петь? Что я такой, сякой, хороший, из партии выгнанный, с Советской властью не согласный... Так, что ли? Зачем меня под такую долю бросать? Я бы ушел лучше. Так и скажи, политрук! Эх, да не скажешь! Дойдешь - скажешь: "Прибыл в ваше распоряжение". Вот и вся твоя речь.

- Почему?

- Потому. А за докторшу не беспокойся. Одну на смерть не отдам.

- Я не боюсь, я верю вам.

- А вам ничего больше и не остается, - сказал с возвратившейся к нему угрюмой усмешкой Бирюков и, совсем прикрутив фитиль лампы, грузно улегся на лавку, немного поворочался и тяжело захрапел.

Синцов лежал, глядел в потолок, и ему казалось, что потолка никакого нет, а он видит черное небо и в нем слышит прерывистое гудение идущих на Москву бомбардировщиков. Он уже начал засыпать, как вдруг его лица коснулась детская рука.

- Товарищ политрук, - присев на корточки, шептала девочка, - вас зовут.

Синцов поднялся и, не надевая сапог, босиком прошел за девочкой в соседнюю комнату.

- Ну, чего вы? - Он наклонился над маленькой докторшей. - Плохо вам?

- Нет, мне лучше, но я боюсь - вдруг забудусь или засну, а вы не простясь уйдете.

- Не уйдем не простясь. Простимся.

- Вы мне мой наган оставьте. Чтобы он у меня под подушкой был. Хорошо? Я бы вам отдала, но он мне тоже нужен.

Но Синцов без колебаний ответил, что наган не отдаст, потому что ему наган действительно нужен, а ее может только погубить.

- Вы сами подумайте: обмундирование ваше спрятали, даже переодели вас в другую рубашку, а под подушкой наган! Не придут немцы - он вам не нужен, а придут - это гибель для вас... и для ваших хозяев, - добавил Синцов и этим удержал ее от возражений. - Спите. Правда, вам лучше?

- Правда... Серпилина если увидите, расскажите обо мне. Хорошо?

- Хорошо.

Он тихонько пожал ее горячую руку.

- По-моему, у вас жар еще сильней.

- Пить все время хочется, а так ничего.

- Товарищ политрук, - остановила его на пороге девочка, - я вам что хочу сказать... - Она замолчала и прислушалась к храпу отца. - Вы не бойтесь за Татьяну Николаевну. Вы не думайте про отца, - она сказала именно "отца", а не "отчима", - что он злой такой. Он за маму и брата мучается... Вы не бойтесь, не слушайте его, что он говорит, что он из партии исключенный, - это все когда еще было! А когда война началась, он сразу в райком пошел - просить, чтобы его обратно приняли. Его уже на бюро в лесхозе разбирали, а потом все в армию поуходили, так собрания и не было. Вы не бойтесь за него!

- А я не боюсь.

- И я тоже сделаю все! - снова горячо зашептала девочка. - Я Татьяну Николаевну, что она наша родственница, выдам! Мы уже с ней договорились. Даю вам слово комсомольское!

- А ты уже комсомолка? - спросил Синцов.

- С мая месяца.

- А где твой билет?

- Показать? - с готовностью спросила девочка.

- Не надо. Хорошо бы какого-нибудь фельдшера найти, ногу ей вправить. Я не сумел, тут умение нужно.

- Я найду, я приведу! - с той же готовностью сказала девочка. - Я все сделаю!

И Синцов поверил, что она действительно и найдет, и приведет, и все сделает, и жизнь отдаст за эту маленькую докторшу.

Он снова улегся и на этот раз заснул мгновенно, без единой мысли в голове.

Его разбудил свет. Сквозь сон ему показалось, что рассвело, но когда он открыл глаза, в избе было по-прежнему темно. Он снова хотел закрыть глаза, но в окне метнулась широкая быстрая полоса света. Это могло быть только одно: фары въезжающей на лесопилку машины.

Синцов вскочил и, еще не натягивая сапог, растолкал Золотарева и хозяина.

По окну снова чиркнуло светом.