Записки о Петербурге. Жизнеописание города со времени его основания до 40-х годов X X века

Дениса Давыдова). Главой секты был кавалергардский полковник В. А. Пашков, отсюда и ее название — «паш-ковцы». Мы упомянули о ней потому, что этот «великосветский раскол» вызвал в столице много толков.

Горячее признание в обществе нашло учение Льва Толстого, его представления о христианстве. Но для людей разных религиозных воззрений — и вовсе безрелигиозных — характерно неприязненное отношение к «попам». Сын писателя Николая Лескова вспоминал со слов отца: «В Москве Лесков... был у Толстого не один раз. Рассказам о вынесенных впечатлениях не было конца... Удержалась почему-то шутка со свечой, гасшей при произнесении перед нею кем-то из дочерей Толстого слова ,,поп“». Попы — излюбленная мишень для насмешек в прогрессивной печати и литературе.

Жизнь и труд священника Иоанна Кронштадтского несовместимы с мировоззрением значительной части его современников. Этот человек словно шел поперек потока эпохи, пытаясь изменить его направление. Иоанн Сергиев, сын бедного дьячка, родом был из Пинежского уезда Архангельской губернии. Он с отличием закончил духовную семинарию в Архангельске и был принят в Санкт-Петербургскую Духовную академию. В Г855 году Сергиев окончил курс академии и получил место священника в Андреевском соборе Кронштадта. Карьера его складывалась благополучно, и он мог рассчитывать на спокойную, безбедную жизнь. Но у молодого священника были иные представления о служении Богу и религиозном долге. Мы читаем в «Житии св. Иоанна Кронштадтского»: «Кронштадт был местом административной высылки из столицы разных порочных людей. Кроме того, там много было чернорабочих, работавших главным образом в порту. Все они ютились, по большей части, в жалких лачугах и землянках, попрошайничали и пьянствовали. Городские жители немало терпели от этих морально опустившихся людей, получивших название „посадских”».

Попечение о «посадских» становится главным предметом забот отца Иоанна. «Ежедневно стал он бывать в их убогих жилищах, беседовал, утешал, ухаживал за больными и помогал им материально, раздавая все, что имел, нередко возвращаясь домой раздетым и даже без сапог. Эти кронштадтские „босяки“, „подонки общества”, которых о. Иоанн силою своей сострадательной пастырской любви опять делал людьми, возвращая им утраченный ими было человеческий образ, впервые „открыли” святость о. Иоанна».

В сущности, в его деятельности не было ничего необычного — он поступал, как должно доброму пастырю, настоящему священнику. Но уж очень это несозвучно со временем, с закостенелостью одной части общества, с революционным подъемом другой... И опять же — «поп»! Он раздражал всех — и чиновников, и церковные власти, и, конечно, либералов и «прогрессистов»: отец Иоанн вмешивается не в свои дела; прилично ли священнику пропадать на подозрительных окраинах и возвращаться домой чуть ли не босиком. Он либо юродивый, либо честолюбец и лицемер! «Одно время епархиальное начальство воспретило даже выдавать ему на руки жалование, так как он, получив его в свои руки, все до последней копейки раздавал нищим, вызывало для объяснений».

Над ним посмеивались в обществе, потешались в печати. А вскоре открылось, что отец Иоанн обладает даром прозорливца и чудотворца: по его молитве выздоравливали больные, прозревали слепые, в засуху проливался дождь... Это окончательно уронило его во мнении здравомыслящих людей. Еще как-то можно было бы допустить, что в отдаленном прошлом творились чудеса — но в наше просвещенное время ? Когда изобретены паровые машины, электрическое освещение, телефон! Когда, наконец, Дарвин установил, что человек произошел от обезьяны (это почему-то считалось самым веским доказательством того, что Бога нет)!

Но весть о протоиерее Иоанне, проповеднике и чудотворце, разнеслась по всей России. «Тысячи людей ежедневно приезжали в Кронштадт, желая видеть о. Иоанна и получать от него ту или иную помощь. Еще большее число писем и телеграмм получал он: кронштадтская почта для его переписки должна была открыть особое отделение. Вместе с письмами и телеграммами текли к о. Иоанну и огромные суммы денег на благотворительность. О размерах их можно судить только приблизительно, ибо, получая деньги, о. Иоанн тотчас же их раздавал... На эти деньги о. Иоанн ежедневно кормил тысячу нищих, устроил в Кронштадте... „Дом Трудолюбия” со школой, церковью, мастерскими и приютом... а в Санкт-Петербурге построил женский монастырь на Карповке, в котором и был по кончине своей погребен» («Житие св. Иоанна Кронштадтского»).

Отец Иоанн постоянно бывал в Петербурге — его просили совершать молебны в учреждениях, в частных домах, навестить больных. Его окружали толпы почитателей: люди стремились получить благословение, даже просто прикоснуться к нему в надежде, что это принесет желанную помощь. Газета «Неделя» в 1885 году писала о его приездах в Петербург: «В центральной части города раз или два в день образуются огромные скопища... Из какого-нибудь дома или собора показывается священник, известный отец Иоанн. Он окружен толпою и еле движется... Его буквально рвут на части, и огромных усилий ему стоит сесть на извозчика, за которым бежит толпа без шапок...» В 1908 году отец Иоанн умер и был погребен в усыпальнице Иоанновского монастыря в Петербурге. Этот монастырь на набережной реки Карповки стал местом паломничества. По ряду свидетельств, у его гробницы происходили чудесные исцеления. Как и Ксения Петербургская, Иоанн Кронштадтский стал заступником и опорой верующих людей в самые трудные годы жизни города.

В числе почитателей Иоанна Кронштадтского были люди разной сословной принадлежности, но не интеллигенция. В чем же дело? А все в том же: он поп, более того — олицетворение всего поповского. Суть даже не в том, что деньги, стекавшиеся к нему, он тратил на милостыню, строительство монастырей и храмов, как делали лет за триста до него — но «не в наше просвещенное время». Главное — его проповеди и дневник, составившие книгу «Моя жизнь во Христе». Например, такая запись: «Церковь — собрание видящих все в истинном свете. Все люди в мире не возрождены, подвержены слепоте сердечной, но сословие мнимо-ученых и писателей чиновного мира, студенческого, женского подвержены в большинстве самой гибельной слепоте от гордого самомнения, и тем хуже, что они не сознают своей беды и увидят ее лишь тогда, когда будут умирать и когда вся жизнь покажется им как на ладони» (Иоанн Кронштадтский. «Живой колос с духовной нивы»).

Иоанн Кронштадтский хотел с церковного амвона вразумить Россию, остановить набирающий силу разбег к пропасти. Писать и говорить то, что говорил он, в предреволюционную эпоху было смело — и обречено на провал. «Передовым людям» все это казалось отсталым, убогим... А слушали его «темные массы», которые не умели ни красноречиво убеждать, ни возражать, а после революции и разрухи большей частью разбрелись по своим деревням. Среди них был и мой дед, кронштадтский рабочий. Я помню его в разоренной деревне послевоенных лет, всегда что-то мастерящего и усердно молящегося. Кроткий свет его терпения и молитвы — отсвет трудов отца Иоанна.

Монастырь на Карповке, где погребен Иоанн Кронштадтский, в советское время был заброшен, то ли склад там был, то ли артель... Даже среди других разоренных храмов и монастырей он выглядел особенно опустелым, бессмысленно огромным. Теперь он снова стал монастырем. И записи Иоанна Кронштадтского мы, зная последующее, читаем теперь иначе, чем читали столетие назад, в его времени: «Господи, спаси народ русский, Церковь православную в России — погибают: всюду разврат, всюду неверие; богохульство, безначалие. Господи, спаси Самодержца и умудри Его! Господи, все в Твоих руках, Ты — Вседержитель!»

Закат Петербурга

Прекрасное Царское. Праздники воздухоплавания. Синематограф и прочие плоды прогресса. Трамвай через время

«Пройдет время, и мы уйдем навеки, нас забудут, забудут наши лица, голоса, и сколько нас было, но страдания наши перейдут в радость для тех, кто будет жить после нас... Музыка играет так весело, так радостно, и кажется, еще немного, и мы узнаем, зачем живем, зачем страдаем... Если бы знать, если бы знать!..» (А. П. Чехов. «Три сестры»).