История и старина: мировосприятие, социальная практика, мотивация действующих лиц

Для ответа на этот вопрос надо обратиться к типическому месту возвращения богатыря с почестного пира:

Внезапный стресс былина тоже характеризует типично: «В та поры князь (либо другой имярек) ни во что положил» (например, при описании приезда дружины Чурилы Пленковича в разгар княжеского пира у Пленко Сороженина).

Страхи богатырей весьма специфичны: прежде всего это постоянное ожидание того, что место на пиру им дадут не по их статусу, а то и вовсе обнесут чарой — что окажется для героя позором, который может сказаться и на его потомках (в первую очередь место дают «по-отечеству»). Аналогичное мнение высказывается и в поучении Владимира Мономаха: «В дому своем не ленитесь, но за всем смотрите …Чтобы не посмеялись гости ни над домом вашим, ни над обедом вашим». [740]

Вторым по значимости можно назвать страх перед невозможностью ответить на вызов, что может иметь в качестве последствий все вышеперечисленное.

Другие страхи эпических героев еще более характерны для эпохи — страх перед колдовством и проклятием («А хошь, я тебя, Маринка, сукой оберну? Кобылой водовозною?»); страх умереть непрощенным, без отпущения грехов, причем процедура прощения никоим образом не связана с церковным обрядом, а скорее похожа на ритуал получения родительского благословения перед дальней дорогой.

Так, например, Илья Муромец ездил к отцу Святогора для того, чтобы тот «простил» сына перед смертью:

Кроме того, мы можем выделить страхи, характерные для женщин: страх быть выданной замуж не по чести (неравный брак с мужчиной низкого социального статуса, который может привести к негативным последствиям), что заставит ее «холопкой слыть» и т. д.

Страхи, связанные с «сексуальными» мотивами, по-видимому, сформировались на относительно позднем этапе развития эпоса под влиянием христианской (православной) идеологии. Это отчетливо заметно в вариантах сюжета былины «Добрыня и женитьба Алеши», поскольку Добрыня ясно указывает причины, по которым его «вдова» не может выйти замуж за Алешу:

Близко к «христианским» мотивам избегания кровнородственных связей находится и мотивация уничтожения рода Соловья-разбойника в сюжете об Илье Муромце и Соловье-разбойнике:

Таким образом, мотивы религиозные (страх перед нарушением запрета, связанного с ритуалом обмена крестами) опираются здесь на общеевропейские мотивы избегания кровнородственных связей (страх перед возможным кровосмешением). В «Поучении» Владимира Мономаха подобных опасений не высказывается, возможно, о них говорится вскользь, при упоминании опасности «блуда» вообще. Однако в любом случае особо этот страх не выделяется, что дает основание предполагать низкую его актуальность.

В сюжете «о Подсокольнике», по-видимому, переплелись сразу несколько мотивов — социальные, связанные с определенными ожиданиями понижения социального статуса из-за «сколотного», незаконнорожденного происхождения, и религиозные — он узнал о «ритуальной нечистоте» своего происхождения (как впоследствии Казарин). Именно потому Подсокольник убивает мать и пытается убить отца (Казарин просто отказывается поддерживать с ними отношения), что принадлежать полностью к их социальным группам и получить высокое место в социуме он уже не может. Он, как и Казаренин, оказывается в положении «изгнанного из касты» «неприкасаемого», изгоя.

Сексуальные мотивы можно заметить в сюжетах былин «об Алеше Поповиче и сестре Петровичей-Сбродовичей», в котором девушка боится «насмешки» Алеши и, в некоторых вариантах, даже сбегает от него «с новых сеней». А также «О Козарине», который, освободив девушку из плена и собираясь с ней «в шатре прохлаждатися» и т. д., лишь случайно узнает, что она его родная сестра. [744]

Наиболее часто подобные мотивы встречаются в сюжетах так называемых «исторических песен» — «Вдова, ее дочь и сыновья-корабельщики», «Брат спасает сестру из татарского плена», «Василий и Софья», «Насильственное пострижение» и т. д.

Эти страхи зачастую имеют двойственную сущность и образуют две группы: страх перед кровосмешением (невольным — что могло восприниматься как нарушение религиозного запрета) — в сюжетах: «Вдова, ее дочь и сыновья-корабельщики», «Брат спасает сестру из татарского плена»; и страх перед прямым нарушением религиозного запрета в сюжетах: «Василий и Софья», «Насильственное пострижение».

Все эпические страхи, таким образом, можно объединить в две основные группы:

1) Страх перед грехом и божьим наказанием (роком).

2) Страх перед общественным порицанием (проклятием [745]).

Жить с постоянным ощущением страха невозможно, рано или поздно появляются механизмы сублимации, находящие свое отражение в социальной практике.

Основными средствами вытеснения страха можно предполагать поединок, пьянство (в сюжете о Добрыне и Дунае Добрыня, имея целью избавиться от страха и гнетущих его тяжелых мыслей и сомнений, [746] выпивает бочку вина); разврат (Алеша Попович и сестра Петровичей-Сбродовичей), гадание (Приезд Ильи и привязывание коня вместе с богатырскими лошадьми, состязание в стрельбе из лука и т. д.), принесение жертв с целью повлиять на исход ситуации (Садко), заговоры и молитвы (Илья Муромец и Подсокольник), постриг (Данило Игнатьевич), самоубийство (Сухман), ношение оберегов («Золот-чуден крест Ильи Муромца, шапка Земли Греческой у Добрыни) и т. д.