Этюды любви и ненависти

Ведь эта дурная увертюра, написанная Чайковским по заказу. Это случай, которого, вероятно, в конце своей жизни Петр Ильич сам стыдился. Я не специалист по истории музыки, но убежден, что увертюра написана по конъюнктурным соображениям, с явным намерением польстить церкви и монархии. Зачем советской власти под колокольный звон унижать "Марсельезу" – великолепный гимн Французской революции?

Зачем утверждать торжество черносотенного гимна? А ведь исполнение увертюры вошло в традицию. Впервые после Октябрьской революции эта увертюра была исполнена в те годы, когда выдумано было слово "безродный космополит", которым заменялось слово "жид". Впрочем, в некоторых случаях и это слово печаталось» (С.174)›

Михаил Ильич не наивен: он говорит на языке, понятном номенклатуре, вместо революционного гимна "Марсельезы" исполняют царский. Ромм бьет в десятку. Что же касается тезки по отцу, то Чайковский абсолютно не испытывал никаких угрызений совести, увертюрой он рассчитывался за выпрошенный им у Победоносцева "государственный паек". Есть еще недоумение: "1812 год" создавался во времена укрепления франко-русского союза, а "Марсельеза" "контрабандой" проникла и на музыкальные подмостки… 29 июня Булгаков С., протоиерей. Автобиографические заметки. Париж, 1946.

Самое интересное – это "Софиология смерти". Для меня, кажется, актуально.

Не любил евреев. В 1934 г., отправляясь на пароходе "Европа" под нацистским флагом со свастикой в Америку на богословский конгресс, не постеснялся привести из Зомбарта: "America ist ein Judenland" и прокомментировать в духе "Протоколов", что все сводится к "одному – фактическому завоеванию Израилем мира" (С. 114).

Недурно для того времени, когда только слепой не видел, что ожидает "Россию-родину и… Израиль" (С. 56). О Николае Последнем просто: самоубийство. Все, что делал, вело к гибели империи, семьи, народа: "Теперь, после всего, что мы уже знаем о царе и об его царствовании, это выступает с очевидностью. Раньше могло казаться, что революцию сделали революционеры… К несчастью, революция была совершена помимо всяких революционеров самим царем, который влекся неудержимой злой силой к самоубийству своего самодержавия, влекся чрез Ялу,

Порт-Артур и Цусиму, чрез все бесчисленные зигзаги своей политики и последний маразм войны". Царица Александра "революционерка", она позволила революции проникнуть в царские покои. Речь идет о Распутине. Его убийство – это уже революция (С. 73-74, 77, 88).

Айя-София – прекрасно и трагично. И увы, апологет "софии", впадает в софистику, считая, что уж лучше турки, чем местническая церковь в Царьграде. Москва – Третий Рим, а точнее и второй – "вариант и продолжение второго" – лучше не скажешь (С. 94-102).

Сикстинская мадонна. Социал-демократия отвергала саму идею богоискательства, вульгарщина, но и Лев Толстой непристойно говорил о Богоматери. Тонкое замечание о Ренессансе как искусстве человеческой гениальности, но ни в коем случае не религиозное вдохновение: "Его красота не есть святость, но то двусмысленное, демоническое начало, которое прикрывает пустоту, и улыбка его играет на устах Леонардовых героев". В сноске о Достоевском, знавшем о наличии в этой красоте содомии, арене борьбы Бога с Дьяволом. Итак, красота Ренессанса не может спасти мир (С. 102, 107).

О большевизации среднего слоя западной интеллигенции в межвоенную эпоху (С. 122). 2 июля В 1717 г. среди английского духовенства появилось движение в пользу объединения англиканской церкви с православной. Считая себя наследниками британской церкви, принявшей Евангелие от пришельцев из Иерусалима, два епископа – Иеремия Коллер и Арх(ч)ибальд Кампбелл – обратились с соответствующими письмами – от 8 октября Петру I и от 9 октября канцлеру Головкину. Понятно, что из этой затеи ничего не вышло. Но вот что интересно для нас. Авторы писем называли себя наследниками древнего православия в Британии и требовали, чтобы Иерусалимская церковь была признана родоначальницей и столпом всех церквей, вследствие чего иерусалимский епископ должен председательствовать над всеми другими христианскими епископами.

Константинопольский епископ (патриарх) должен быть равен римскому первосвященнику. Ответ православного конклава, состоявшего из "вселенского патриарха константинопольского нового Рима", иерусалимского и александрийского патриархов, относительно подчинения иерусалимскому патриарху звучал так: "…если британское духовенство, признавая, что получило свет истинной веры из Иерусалима, хочет быть непременно под властию иерусалимского патриарха, то это ему позволяется".

Что же касалось икон, то англиканское духовенство просило изменить толкование девятого правила Никейского собора таким образом, "чтоб всякое погрешение было предупреждено и всякий соблазн отнят", ибо почитание икон ведет к идолопоклонству. Ответ православных весьма интересен: "Взирая на изображение святых и подвигов их, христианин возбуждается к подражанию, ибо живопись есть молчаливая история, так как история есть вещающая живопись (курсив мой. – С Д.).

Боитесь соблазнить иудеев, магометан и некоторых, называемых иконоборцами; но о разрешении субботы многие жиды соблазнялись, однако Господь и апостолы не обращали внимания на этот соблазн и продолжали разрешать субботу" (Соловьев С.М.

История России с древнейших времен. М., 1963(?- Д.Т.). Т. 17-18, кн. IX. С. 327-330). 4 июля Купил книгу о Камиле Писсарро (1831-1903) Конья Р. Писсарро. М., 1991. Этот художник, родился на острове Святого Фомы (Антильский архипелаг), в то время принадлежавшем Дании (куплен США в 1916 г.), в семье французского еврея португальского происхождения, т. е. сефарда, и матери-креолки. Кто мать по национальности, непонятно. Обнаружил несколько занимательных черт в его биографии. "Писсарро был до крайности, до анархизма свободолюбив…" (С. 5). Я не понимал этой фразы, пока не нашел описание эпохи 90-х годов XIX в., времени создания ПСМ: «Само время было полно противоречий между рутиной и свободой; диссонансами была богата политическая и общественная жизнь. Правительственные круги сотрясали скандалы, связанные с разного рода махинациями, совершавшимися под покровом демократии и компрометировавшими самых видных политических деятелей.

Под маской свободы в интеллектуальные круги проник анархизм, который вел к насилию, достигшему высшей точки в терроре и убийстве президента Карно, но многие оправдывали эти преступные действия. Достаточно в этой связи просмотреть подшивку газеты "Тюр питюд Сосиаль", которая клеймила "социальную гнусность"» (С. 51). Под махинациями имелась в виду "Панама", под гнусным террором – взрыв (12 февраля 1894 г.) в кафе "Терминус", когда погибли абсолютно безвинные и случайные люди. Именно тогда в журнале "Тюр питюд Сосиаль" Писсарро хотел опубликовать серию социальных рисунков и среди них один под названием "Это война экспроприируемых против экспроприаторов…" в 1890 г. На рисунке на фоне Эйфелевой башни изображен помост, окруженный бунтующей толпой. На помосте стоит типичный карикатурный еврей-буржуй, со скрещенными руками, прижимающий к груди мешок с надписью "Капитал" и, вероятно, клянущийся в своей невиновности. Вся работа выполнена под сильнейшим влиянием Домье (С. 74). После убийства в июле 1894 г. Карно мэтр скрылся в Бельгии, боясь репрессий. Он писал сыну о хваленой французской демократии: "Боюсь, мне придется некоторое время оставаться за границей. После недавнего закона, принятого французскими палатами, никто не может себя чувствовать в безопасности. Подумай только, консьержкам разрешено вскрывать письма, достаточно доноса, чтобы человека отправили в тюрьму и ссылку, и нет никакой защиты. Друзья один за другим покидают Францию. Мирбо, Поль Адан, Бернар Лазар, Стейнлейн, Амон должны быть арестованы, но они успели вовремя скрыться. Беднягу Люса арестовали, вероятно, по доносу. Я не доверяю некоторым людям в Эраньи, которые имеют на нас зуб, потому остаюсь за границей" (С. 75).

Документ потрясающий. Привлекают внимание две фигуры – писателя Поля Адана (1862-1926), аристократа по происхождению и автора романа "Кларисса", и Бернара Лазара (1865-1902), еврея, защитника Дрейфуса и автора книги об антисемитизме. Что до торжества демократии во Франции, то отсылаю читателя к моей записи от 16 сентября 1999 г. (С. 203) и книге А.А. Игнатьева "Пятьдесят лет в строю" (М, 1959. Т. 2. С. 28).