Свинцовый монумент

В заплечный мешок Андрей брал из продовольствия лишь крайне необходимое. Завершали его снаряжение двустволка с должным припасом пороха и дроби, небольшая сетенка и лески с крючками для ловли рыбы, топорик за опояской и острый длинный охотничий нож. Все остальное: крышу над головой и пищу - ему должна была дать сама кормилица-тайга. Пластины свежесодранной еловой коры ему заменяли палатку, маленькие горные речки изобиловали вкусными хариусами, ленками; в средине лета тайга, казалось, изнемогала от избытка грибов и ягод - черники, голубицы, малины, смородины, а под осень поспевали кедровые шишки. Утку, чирка или боровую дичь - глухаря, тетерева, рябчика - тоже нетрудно было добыть. На сохатых, изюбрей и косуль у Андрея не поднималась рука: убивать этих таежных красавцев ради одной-двух похлебок!

Он не изнурял себя длинными переходами, все лето принадлежало ему. Докуда можно было подъехать на телеге или верхом на коне, нанятом у местных жителей, он подъезжал; где речка позволяла сплыть на салике из трех-четырех бревен, он срубал сухостойник, делал салик и плыл на нем. А самое высшее наслаждение он получал от неторопливого, вдумчивого передвижения пешком.

Так, в этих таежных походах, дарящих ему многие и многие часы истинного счастья, он шестнадцать лет подряд прилежно выполнял предписания врачей, по существу же грубо эти предписания попирая. И каждый раз в оправдание он вспоминал тоже популярную медицинскую установку: не прислушиваться к болезни, тренировать и развивать в себе волю к ее преодолению.

Он многого достиг по части самовнушения. Избавился от бессонных ночей. Приучил свои мускулы расслабляться по окончании трудной работы, блаженно ощущая тогда, как его тело становится легким-легким и усталость полностью исчезает. Он упорно и успешно вел борьбу и с болью, где бы она ни возникала, быстро укрощал ее мысленным приказом. Только сердечная боль подчинялась ему неохотно. Заставляла останавливаться. Садиться. И терпеливо пережидать, когда она отступит. Особенно если под язык положить таблетку нитроглицерина.

Ему не раз предлагали поехать в санаторий. Андрей отговаривался тем, что он и так много времени находится на свежем воздухе, а если к этому прибавить еще и курортное лечение, то он и совсем обленится. И все-таки на семнадцатый год после "первого звонка" он не смог противостоять требованиям врачей. Что-то в электрокардиограмме Андрея стало вызывать у них беспокойство.

"Мы же вас не в больницу укладываем, - говорили они. - Санаторий тоже главным образом пребывание на свежем воздухе, но только под постоянным медицинским контролем. Нам просто крайне необходимо знать, как повседневно будет вести себя ваше сердечко в заданном ему режиме".

И Андрей очутился в хорошем кардиологическом санатории в средней полосе России на берегу большого светлого озера.

2

Вокруг озера была устроена пешеходная дорожка, терренкур, усыпанная чуть похрустывающим белым кварцевым песком. Кое-где она несколько отдалялась от берега, по-видимому, лишь для того, чтобы опуститься в неглубокий овражек, а потом взобраться на горку. Вдоль дорожки строго, как часовые, стояли тонкие столбики с указателями по маршрутам, какое больным пройдено расстояние и каков в этом месте угол спуска или подъема. Маршрут номер один, самый длинный - замкнутое кольцо, - предполагал трехчасовую прогулку. Андрею по этой же дорожке был разрешен лишь маршрут номер четыре - часть кольца. Возле столбика, на котором парадно сияла покрашенная белилами табличка, растолковывающая, сколько сотен метров до нее от главного корпуса и сколько минут идти до этого столбика, Андрей должен был повернуть и двинуться в обратном направлении. Туда и обратно ровно полчаса. Впрочем, не возбранялось прошагать и до следующей отметки, однако с тем непременным условием, что там больной должен присесть на скамью, вынесенную к самому урезу воды и окруженную кустами желтой акации, отдохнуть не менее часа.

Андрея это забавляло. Такие бы "терренкуры" ему выпадали в тайге! И в первый же выход он сделал "кольцовочку" вокруг озера, затратив на это всего два часа и двадцать минут. Сердце ощутимо постукивало, но на горных перевалах оно стучало куда чаще и резче.

Приятно ступалось по мелкому кварцевому песочку, от озера тянуло слабым запахом тины, застоявшейся в прибрежных камышах, а само озеро, чистое, словно большое круглое зеркало, переливалось под солнцем бесчисленными огоньками. В плотных зарослях цветущей акации, аккуратно подстриженной поверху, мельтешили какие-то маленькие крылатые существа. Налетал неожиданный порыв ветра и выгонял их из своего убежища, уносил вдаль. Где-то поскрипывали уключины весел - лодочные прогулки тоже входили в комплекс лечебных процедур - и доносились веселые женские голоса. Клонило в дремоту.

И уже на третий или четвертый день, делая вокруг озера свою крамольную "кольцовочку" вместо предписанного маршрута номер четыре, Андрей с изумлением отметил, что потратил на ходьбу два часа двадцать восемь минут, хотя никак не стремился замедлить шаги. Что же, лень или усталость, что ли, начали его одолевать? То, чего он боялся больше всего в жизни. А когда к исходу второй недели длительность "кольцовочки" увеличилась и еще на четыре минуты, Андрей дал себе слово, что в санатории больше он не ездок. Неважно, какие там выводы делают врачи, он знает: тех сил, какие ему нужны, он здесь не наберется. Не отдых ему нужен, а нагрузка. Не отступление от достигнутого, а движение вперед. И все меньше он стал считаться с тем, что назначали ему врачи.

Не бунтуя против их предписаний, понимая, что переспорить врачей невозможно, он попросту главным консультантом сделал самого себя. И ему казалось малосущественным, что, снимая чуть не ежедневно электрокардиограммы и сравнивая их, прослушивая на утренних обходах тоны его сердца, врачи имеют перед собой не совсем того Путинцева, который записан у них в истории его болезни.

Соседом по палате у Андрея оказался заведующий лабораторией одного научно-исследовательского института. Молодой, быстрый на слово и дело. Утром при первом всхлипе баяна, вызывавшего на зарядку, он так и взлетал с кровати. Натягивал синее спортивное трико с двойными белыми лампасами и, припрыгивая, выскакивал за дверь. На бегу делал ручкой:

- Догоняйте, Андрей Арсентьевич!

Всеми мерами он старался подчеркнуть свое физическое превосходство над каким-то не очень гибким на гимнастических снарядах, угрюмым художником, дичащимся веселого общества.

Он, когда медсестра привела Андрея в палату, и представился весьма энергично:

- Герман Петрович Широколап. - И скользнул небрежным взглядом сверху вниз по фигуре Андрея. - Поскольку вы этак лет на "надцать" старше меня, называйте Герой. Работаю - нет! - заведую одной лабораторией НИИ охраны природы.

Андрей назвал себя. И немного стеснительно добавил, что он художник. С незнакомыми людьми он всегда стеснялся говорить о своей профессии.

- А-а, - несколько разочарованно протянул Гера. - По вашему виду я подумал: академик... Или изобретатель. Вы с сердцем или без сердца сюда пожаловали?

- То есть? - не понял Андрей.

- Это я сам такую шутку придумал. "С сердцем" - значит с больным сердцем, лечиться, а "без сердца" - просто отдохнуть, поднабраться сил. Я, например, без сердца.

- Да, теперь я вижу, - сказал Андрей. - Шутка превосходная. Извините, не смеюсь только потому, что вообще редко смеюсь.

- Мама таким родила? - спросил Гера. И крутнулся на одной ноге.

- Нет, это потому, что я "с сердцем". Каким же образом, если "без сердца", вы сюда путевку приобрели? И зачем? Ведь отдыхать вам среди "бессердечников" было бы куда интереснее.

- Ну-у, Андрей Арсентьевич. - Гера вытянул губы. - Во-первых, путевку я не приобретал, а выдали мне ее бесплатно; во-вторых, бессердечники - их тут полным-полно - создают исключительно жизнерадостный фон для таких, как вы. Понимаете? Мы необходимая часть пейзажа, климата. А следовательно, входим в состав главнейших лечебных факторов курорта. Вот так, Андрей Арсентьевич. Ночью у вас часто бывают приступы? - И пояснил: - Это я к тому: повезло или не повезло мне на соседа по палате. Чур, не сердиться: я опять шучу.